Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

В толпе волной прокатился и смолк радостный шумок.

Архип дождался тишины, снова заговорил:

— Учитывая необходимость поднятия благосостояния трудового хозяйства казачества, оно возвращает кубанцев к своим семьям, к своим домам, под единственным условием — совершенного отказа от выступления против Советской власти.

— Да нас самих энта проклятая война зарезала! — закричал Тарас Заводнов. — Сыты мы ею по горло! Нам теперь не до белопогонников, а самим бы в живых остаться.

— Разорились совсем на эту проклятую войну!

— А чем пахать? — крикнул ещё кто‑то. — Плугов, сеялок, тягла дадите?

Архип поднял руку:

— Исходя из этого основного положения, Кубано-Черноморский революционный комитет предлагает — всякому хозяину, имеющему инвентарь, немедленно выехать в поле. Всякий нуждающийся в земле и могущий обрабатывать её своим трудом должен быть наделён землёй из свободных незаселённых и незапаханных земель.

Теперь заволновалась вся толпа.

— Из Федоровских участков выделить иногородним землю!

— Сами там пашите! — отвечали иногородние. — Землю поближе давайте!

Поднялся шум, неразбериха, казалось, вот–вот начнётся драка.

Малашка Рыженкова толкнула в бок Гашку:

— Глянь на Нюрку! Она в Архвпку так глазом и стреляет!

— Да иде, иде ты её видишь, Нюрку‑то? — спросила Гашка, шаря взглядом по лицам.

Десяток глаз устремились в ту сторону, где стояла Нюрка.

А Малашка протяжно, не то с сожалением, не то с радостью, проговорила:

— Цветет Нюрка аленьким цветочком, и хоть бы ей што! И муж пропал без вести, и дитё единственное похоронила, а она и не сгорбилась и не почернела.

— А чего ей горбиться? Што она, работой, што ли, замучена? — вступилась за Нюрку Гашка. — Чего не цвести ей, когда она только што в бабью пору входит.

Архип, оглядывая площадь, будто невзначай бросал на Нюру короткие взгляды. Теперь уже и Гашка наблюдала за ними. Она говорила своим соседкам:

— Да это не она, а он зыркает на неё. Глядите, прямо‑таки съесть хочет.

Когда шум притих, Архип закончил чтение:

«Всякие слухи о беспорядочном отобрании урожая и хлебопродуктов не имеют под собой никакой почвы. Все продукты будут учтены. Оставлено будет совершенно достаточное количество для питания и на засев полей, остальное будет принято государством по твёрдым ценам и на обмен продуктов фабрично–заводского производства».

Кто‑то задал вопрос:

— А деньги какие будут? Серебром платить будете аль бонами?

Илюха Бочарников слушал постановление ревкома и мотал головой.

— Вот оно как будто хорошо и будто дюже плохо для некоторых. А про церкву — ничево! А говорили -— закроют.

Карпуха Воробьев, брызжа слюной, гундосил:

— Видал, куда загнули? Ты сей, паши, убирай, с зари до зорьки горб гни, а тебе за это паек на один год дадут, чувала два на посев, а за остальное на том свете черти угольками заплатят. Ну откуда сейчас возьмут Советы косы, нитки, ситцы, ежели вое фабрики и заводы разрушены, а рабочий народ вповалку от голода лежит?

— А ну, закрой хайло, контра! — крикнул на него дюжий парень с Хамселовки.

Карпуха торопливо нырнул в толпу.

После митинга во многих домах не спали. До первых петухов обсуждали постановление. Одни радовались, что пришла пора и им иметь свою землю, что кончилась их батрацкая жизнь у богатеев. Другие угрюмо сетовали: отбирать будут, излишки.

Шкурников, у которого два сына ушли за границу с белыми, после митинга всю ночь ломал голову: куда девать новые сноповязалки и лишние плуги. Ведь после этого приказа отберут краонопузые, как пить дать, отберут! А старая власть вернётся, что скажут сыновья?

И решил он разобрать машины по винтикам, по колёсикам, смазать их мазутом, обернуть в рогожу и закопать подальше от людского глаза.

Встревоженные владельцы маслобоек, мельниц сокрушались, что не удержать им свои предприятия и лавки. И тут каждый действовал по своему уму и хитрости. Одни раздавали добро верным людям, другие в бешеной ярости калечили машины.

А лавочник Иван Михеев ранним утром сам пришёл к Петру Шелухину и заговорил сладким голосом, сияя улыбкой:

— Всякая власть аще от бога, товарищ секретарь. Только дураки не понимают, что нашей наживе пришёл конец, что река Кубань назад не потечёт. Об одном прошу вас: оставьте мне дом с подворьем. Ведь лавка-то, она не моя была, а жены. А жена у меня еврейка-выкрестка. Ей тоже пришлось страху пережить при белых. И тогда поклялась — останусь жива — все имущество раздам. Вот и надумали мы с ней пожертвовать лавку Советской власти. А если у вас милость есть на то, оставьте нас при лавке приказчиками. Мы с женой с детства торговлю постигли.

Этот разговор насторожил Петра Шелухина. К вечеру он поехал в город за советом к начальству.

Комиссар Кутасов приехал в Ново–Троицкую во главе продотряда — двух десятков рабочих–москвичей. В первый же вечер после прибытия он собрал станичный сход, на котором один из рабочих рассказал об умирающих от голода детях Поволжья, об осьмушке житного хлеба — однодневном пайке.

Слушали бабы его и плакали, утирали слезы. Но откуда‑то из задних рядов толпы вдруг прозвучал ехидный басок:

— Это ж почему Кубань должна кормить всю вашу шантрапу?

— Мы соломки голодающим можем выделить!

— Отвечаю тем, кто соломку голодающим предлагал, — вмешался Кутасов, — не выйдет! Себе готовь соломку, чтоб падать мягче было с кулацкого места! А хлебом, товарищи, придётся поделиться!

Позднее в ревкоме был собран станичный актив, и Кутасов объявил контрольные цифры продразвёрстки.

— Перед нами стоят очень большие трудности. Взять у кулаков все излишки хлеба будет нелегко. Враг ещё не добит. Контрреволюционные элементы не только прячутся в горах и лесах Кубани, но они есть и в станице. Нужно ожидать и выстрелов из‑за угла. Будьте начеку!

Прощаясь, Кутасов задержал Архипа.

— Ты не знаешь, Заводнов Дмитрий вернулся домой?

Архип сдвинул брови.

— Да вроде нет его в станице. А вам откуда он известен, товарищ комиссар?

— Это мой старый знакомый. Мы с ним в прошлом году груши вместе трясли в горах. А нынешней весной расстались, примерно месяц назад. Черноморских партизан влили в 9–ю армию для ликвидации белогвардейских банд в горах. Там вот где‑то сейчас, наверное, и находится Заводнов, раз он домой не пришёл. А тебе поручаю, семью Заводновых не ущемлять, хоть она и не из бедных. Надо, чтобы в станице знали, как мы относимся к семьям красноармейцев.

— Понятно, товарищ комиссар! — не поднимая глаз, кивнул Архип.

— Жене его передайте, скучал он по ней сильно! Ну да теперь скоро вернётся, если жив.

Архип кивнул головой. Значит, так тому и быть — снова перехлестнулась его дорожка с Митькиной.