Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

Нюре он ничего не сказал.

Станица бурлила, взволнованная продразвёрсткой. Казаки волновались: неужели заберут подчистую?

— Прячьте хлеб, прячьте, — шептали монахи–побирухи, шатавшиеся по станице. — Не давайте хлеб антихристам!

Косой Кобелев, как загнанный зверь, метался по подворью — искал места, куда бы можно было запрятать пшеницу. Наконец заставил сыновей вырыть большую яму на огороде. Обложили ту яму сухими кизяками и плотно забили мешками с пшеницей. Сверху навалили кучу навоза.

— Лучше нехай сгниёт мой хлеб, чем будут его есть коммунисты! — решил Кобелев.

Братья Ковалевы тоже долго ломали голову над тем, куда определить зерно, которого в амбаре немало. Надоумила Гашка:

— А каменные лавы в Лысой горе. Ведь там страшенные ямы! Засыпать туда мешков по двадцать и завалить бутовым камнем. Кому он, бут, сейчас нужен? Разверстка кончится, привезём хлеб назад.

Нерешительный Костюшка маялся: как бы к ответу не притянули!

— Хто его знает, как лучше! — рассуждал он. —Оно, может, и на самом деле лучше, отвезти подальше хлебушек! Но боязно как‑то…

— Ты што, труса празднуешь? Ты што, перед новой властью выдвинуться хочешь? — наседал на него Миколка. —Вот вычистят у тебя из закромов хлеб, будешь лапу сосать всю зиму. Я тебе своего хлеба тогда не дам.

Костюшка долго скрёб затылок, пока, наконец, решился. Ночью братья на двух подводах увезли хлеб в степь, петляя по бурьянам. Не доезжая до Лысой горы, остановились. На горе отрывисто залаяла лиса. Тявкнет в одном месте, потом будто отбежит в сторону и снова тревожно тявкнет.

— Неужто нас опередили? — с тревогой прошептал Костюшка. Миколка, прихватив кнут, направился к каменоломням. В густых терновниках фыркнули чьи‑то лошади. Николай подобрался поближе и увидел отца и сына Бочарниковых. Каждый из них тащил торопливо к каменоломням по пятипудовому чувалу. Миколка выскочил из кустов и загородил им дорогу, гаркнул:

— Руки вверх!

Мешок со спины Илюхи покатился вниз, а сам Бочарников выхватил откуда‑то обрез и клацнул затвором.

— Тю! Одурел ты, кум, никак! — перепугался Ковалев. — Да то я! Ковалев. А ты в меня стрелять!

— А ты так не шуткуй, — сказал Илюха. — Ты чего здесь?

— Да того же, чего и ты!

— Вертай назад! Место уже занято!

— Всем хватит тут места.

Николай крикнул брату:

— Костюшка! Давай сюда коней!

Немного погодя мешки Ковалевых были уложены в двух ходах–ямах и сверху завалены камнями.

А лисицы все лаяли и скулили, оплакивали свои выводки, погребённые под мешками.

Ночная суета не прошла незамеченной.

— Прячут хлеб казаки! — доложил Кутасову Петр Шелухин. — Придется пошарить кое у кого из тех, кто клянётся–божится, что нет зерна…

— Давайте сначала поговорим! — решил Кутасов. — Зовите кого‑нибудь из богатеев…

И тут Петру Шелухину как раз попался на глаза Илюха Бочарников. Он не сумел побороть своего любопытства и все утро слонялся возле ревкома. Через несколько минут он уже был перед Кутасовым.

— Здравия желаю, товарищ комиссар! — весело - ещё с порога выкрикнул Илюха. — Очень даже рад познакомиться, как я есть стародавний сторонник…

— Здорово, крестный, здорово! — усмехнулся Кутасов. — Садись!

— Это ж как понимать — крестный? — удивлённо вылупил глаза Илюха.

— А так и понимай, гражданин Бочарников! Или забыл ты, как окрестил меня на кургане, за станицей? Еле жив тогда остался от твоего крещения!

— Ой, боже ж мой! — всплеснул руками Илюха, — Да вы ж, кажись, господин… Тьфу ты! Товарищ Кутасов!

— Он самый!

— Дык это ж наговорили на меня, товарищ комиссар! —залепетал Бочарников. — Истинный крест—наговорили, как я издавна преданный революции трудящий казак…

— Так вот, трудящийся казак! — усмехнулся Кутасов. — Сам вывезешь на ссыпку хлеб? Или помочь тебе придётся?

— Дык ведь нету же хлебца, товарищ комиссар! Истинный крест нет хлеба! Всё подчистую эти ироды белогвардейцы вывезли.

— Сколько хлеба ты, гражданин Бочарников, сдал белым — нам известно. Известно, и сколько десятин засеял уже после белых. Вот мы сейчас и прикинем, сколько у тебя есть зерна.

Кутасов зачеркал карандашом по листу бумаги, справляясь время от времени в толстой подворной книге.

«Вот пропасть! — думал Бочарников. — Энто насчитают вдвое больше развёрстки! Что делать?!»

И вдруг вспомнилось ему, что накануне ночью, когда он вернулся со степи, сосед Карпуха Воробьев возился под стеной его конюшни. Заглянув через плетень, Илюха заметил, как сосед укладывал в яму тугие чувалы.

«Ежели копнуть из конюшни, то как раз Карпухины чувалы достать можно! —соображал Илья, — А там когда ещё кто хватится! Да и не пойман — не вор!»

— Ладно, товарищ комиссар! — заторопился Илья. — Чего вам голову ломать! Есть трошки хлебца. Ну и я, как сознательный трудящий казак, сегодня же вывезу всё, что с меня положено!

— Так бы давщо, крестный! — снова усмехнулся комиссар. — Ну, ступай, готовь хлеб!

Очень довольный своей ловкостью, Бочарников чуть ли не бегом вернулся домой и сразу же принялся капать яму—подкоп в своём сарае.

И как раз в эту пору Карпуха Воробьев в старых каменоломнях восторженно хлопал по плечу сына.

— Да ведь это ж сам господь бог нам помощь оказует! — приговаривал он, вытаскивая из ямы чувалы Илюхи Бочарникова. — Это он нам помогает.

Рано утром сын Воробьева Серега. выгнал пасти овец к старым каменоломням. Бывшая с ним овчарка вдруг пырнула куда‑то в яму и принялась возбуждённо поскуливать. Серега заглянул в яму и заметил рассыпанное зерно. Он принялся отбрасывать глыбы камня и докопался до плотно уложеных чувалов с пшеницей.

Когда через несколько часов Карпуху Воробьева вызвали в ревком, он козырем, высоко вскинув голову, вошёл в кабинет.

— Так что все положенное с меня я уже вывез, товарищ комиссар! — доложил он. — И не к чему было меня тревожить.

— Что за чудеса? — удивлялся Петр Шелухин, когда Карпуха вышел из кабинета. — Первейший ворюга и жадоба вдруг передовиком продразвёрстки оказался.

А Карпуха, опершись на забор, целый день встречал и провожал знакомых казаков: шлях на станцию шёл мимо его подворья.

— Везешь, кум? —время от времени окликал он знакомых.

Казаки останавливали подводы и подходили к Карпухе.

— А ты? Отсиживаешься? — опросил его кум.

— Я? — в удивлении вскидывал сивые брови Карпуха.

— А то хто же?

— Я свою норму первый на станцию спровадил, — приосанившись, сообщал Воробьев. — Боюсь, вот за последним зерном ещё придут.

— Это‑то так! Всё мотет быть! — Кум с растяжкой вздохнул, почесал под мышкой и, потоптавшись, спросил: — Ну, а как, весь пай будешь пашаничкой засевать аль нет?

— Какой там? Посею лишь бы для себя, остальную землю под залежь пущу! А может, и того не засеешь, говорят, што и семенное зерно дочиста загребут.