Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

— Ага! Пришла пора мёд качать. Нынче взяток дюже хороший. Уже второй раз качать еду. Вон, видишь, как золотятся подсолнухи, как цветёт донник! Мед так и льётся в ульи. Совсем измаялись пчелы. Ух и трудяга эта божья насекомая!

Старик хвалил своих пчёл, покрикивая на лошадей, причмокивая, дёргал вожжи, а сам глаз не спускал со своего попутчика. А Аркашка ещё толком и сам не знал, что предпринять дальше.

Въехали в лес. Пасечник уловил холодный, безжалостный взгляд бандита, заметил, как его рука скользнула в карман за наганом. Старик положил руку на нож, прикрытый брезентом. А сам заговорил:

— Уже подъезжаем. Вон там, за осинником, пасека братьев Карамановых, а дальше моя. И угощу я тебя, мил человек, таким мёдом — воронком, какого ты ещё и не пробовал! Хмельной и душистый! Он у меня в секретном месте закопан… Для дружков, значит…

Показался высокий шалаш и тут же, на склоне балки, большая пасека. Перед пасекой золотилось поле высоких подсолнухов.

Лошади стали.

— Ну, пошли, мил человек!

Старик взвалил на плечо один из привезённых ульев.

— У соседа сторговал ещё пару семеек! Они ему ни к чему… Совсем занедужил казак… Даже пчёл не смог из станицы вывезти. А какой в станице взяток?

Старик болтал, а сам думал:

«Вот сейчас пальнёт из своего нагана! И конец!»

Аркашка действительно несколько раз опускал руку в карман. Но потом решил:

«Успею ещё! А пока пусть воронком угостит!»

Дошли до шалаша.

— Заходи, мил человек! — пригласил старик.

Аркашка по привычке решил проверить, нет ли чего подозрительного в шалаше. А когда он, пригнувшись, заглянул в низкую дверку, пасечник, подняв над головой улей, с силой грохнул им Аркашку по голове.

Тот рухнул на землю оглушённый.

Когда пришёл в себя и сунул руку в карман, то нагана там уже не обнаружил. А пчелы жужжали над ним, жалили в лицо. Обезумев от боли, ослеплённый, Аркашка заметался по пасеке. Он сбил несколько ульев, увеличив этим число жалящих его пчёл.

А старый пчеловод в это время настёгивал своих лошадёнок, торопясь угнать их подальше от растревоженной пасеки.

Вскоре на пасеку вместе с хозяином приехали из Ново–Троицкой Митрий Заводнов, Петро Шелухин и чоновцы. Аркашку–поповича нашли в балке. Он лежал скрюченный, распухший, неузнаваемый. Не то он свернул себе шею, свалившись с обрыва, не то его насмерть зажалили пчелы.

Похоронили его тут же, в глухой балке, заросшей диким тёрном и бузиной.

Осенью Митрия Заводнова провожали в совпартшколу в Армавир. Накануне в его доме собрались друзья и родня. За столом оживлённо говорили. Но Митька молчал, сидел опустив голову, не то охмелевший, не то очень грустный.

Когда гости ушли, он сказал жене:

— Выйдем, Нюра, на часок в садок, поговорить требуется.

Они прошли в глубь сада. Митрий остановился возле старой, уже сбросившей листья груши и оперся спиной о её ствол. Светила полная луна. Нюра с удивлением смотрела на мужа, ждала, что он скажет.

— Вот что, Нюра, — сказал Митрий. — Не склеилась у нас с тобою жизня. Так оно всё время получается — як тебе сердцем тянусь, а ты — к другому, сама знаешь к кому…

Нюра опустила глаза.

— Окрутили нас, сама знаешь, супротив твоей воли. Еще в старые времена говорили: «Насильно мил не будешь!» А теперь, при новых законах, — тем более. Решил я, как есть я коммунист, не неволить тебя. Живи, как хочешь. Да и мне так легче будет… Давай распростимся по–хорошему! Вот и все.

Митрий оттолкнулся от груши и, не оборачиваясь, пошёл к дому.

А Нюра осталась. Ее душили слезы.

«Вот ведь как получилось, — думала она. — И душевный Митя, и любил меня… А сердце к нему не лежало и не лежит! А с Архипом у нас тоже, видать, ничего не получится!»

Луна нырнула в тучку. Станицу залил густой мрак. Тоска захлестнула Нюру. Почти бессознательно она шагнула к перелазу. Куда и зачем шла, не отдавала себе отчёта. Она шла и шла… Перед знакомым домиком остановилась, прижалась к забору. Из домика кто‑то вышел и растаял в темноте улицы. Нюра торопливо пошла следом. Услышав за собой шаги, Архип остановился, привычно протянул руку к кобуре. Нюра с разбегу налетела на него.

Эй, баба! Куда летишь — окрикнул её Архип. — А–а, это ты, Нюра? — уже другим голосом спросил он. — Что с тобой?

Она ухватилась за концы платка и никак не могла найти нужные слова.

Чего же ты молчишь, Нюра? Видать, не судьба нам вместе быть… Не должны мы встречаться…

Зачем ты так, Архипушка? — с болью промолвила Нюра. А может, и судьба как раз… Сегодня мы с Дмитрием расстались насовсем… Сказал, не хочет поперёк моей любви стоять… А ты уж и разлюбил, видно…

Анюта! — Архип рванул к себе Нюру и прижал к груди. Она услышала, как громко и часто стучит его сердце. — Да я только и думаю о тебе, родная…

— Уехать нам надо, Архипушка! Еще тогда, много лет назад, я хотела уехать с тобой.

Архип не мог ничего ответить. Что‑то сдавило ему горло, глаза застлали слезы, радостные и горькие.

Вся жизнь активного борца за Советскую власть, неутомимой труженицы, страстного краеведа Фёклы Васильевны Навозовой неразрывно связана с Кубанью. Дочь бедняка из станицы Ново–Троицкой, она рано познала тяжёлый труд, унижения стародавнего казачьего жизненного уклада, низводившего женщину до положения бесправного существа.

В годы становления Советской власти молодая сельская учительница Ф. В. Навозова участвовала в отражении налётов бело–кулацких банд, агитировала за коллективную — колхозную — жизнь.

С ненасытной любознательностью и горячей любовью изучала Ф. В. Навозова историю, быт казачества, природу родной Кубани, радовалась расцвету её экономики и культуры в годы Советской власти.

Ее перу принадлежит книга «Краснодарский край» — обширный историко–краеведческий и географический очерк. Продолжительное время работая директором Краснодарского краеведческого музея, Ф. В. Навозова обогатила его экспозиции рядом интересных материалов.

Настоящая книга — плод многолетнего труда Ф. В. Навозовой. Преждевременная смерть помешала Фекле Васильевне закончить работу над романом. Завершил её кубанский писатель В. Л. Попов.

Половни — большие глухие сараи, в которых хранили зелёное сено люцерны. Иногда их занимали под временное жилище для батраков и сезонных рабочих,

Суржа — смесь ржи с пшеницей, засеянная для корма скота.

Загонами у старолинейных казаков Кубани назывались поля, занятые какой‑либо культурой зерновых.