Самсон Шляху - Надежный человек

— О ком ты рассказываешь, девочка моя? — спросил Дан.

— Соленой–соленой, нельзя было взять в рот, — продолжала она, по–прежнему не открывая глаз и не слыша его слов. — Как бы хорошо пошли к этой брынзе помидоры… А денег было совсем мало…

— У кого, Лилишор? У кого не было денег? — Он сно–ва провел ладонью по ее лицу.

— Их вообще не было, одна–две медных монеты… — Она открыла глаза, словно пробуждаясь после обморочного сна, однако все еще находясь под впечатлением своих видений.

— У нас совсем не остается времени, — нетерпеливо проговорил Дан, — В любую минуту свидание будет прервано. Что с тобой, неужели лихорадит? Ты бредишь, Лилишор…

— Это было на окраине города… — снова проговорила она, загораясь… — Вокруг — огороды, огороды… кукурузные поля… Насколько хватает глаз — грядки зеленого перца. И помидоров! Они‑то и пригодятся к этой соленой брынзе… Я бегу, набираю полный подол…

— Но кто это был? Как он выглядел? — Потеряв терпение, Дан легонько встряхнул девушку за плечо. — Неужели начинается голодный бред? Как его хотя бы зовут? Почему ты не называешь имя?

— Потом мы целый день ходили по полям. Только красный и зеленый цвет… Радуга! Красный и зеленый! — невнятно бормотала она, вздрагивая от возбуждения. — Купались в реке, ели помидоры и брынзу под старой вербой… Каким красивым он стал после того, как вышел из воды! Волосы откинуты назад, только на лбу несколько колец, будто после дождя!.. Показались звезды, — после долгой паузы проговорила она, слетка напрягая слух, словно пытаясь уловить неясный далекий звон. — Покой и полная тишина… Мы даже не знали, куда забрели, шли рядышком… и так хорошо было вдвоем, так хорошо…

Девушка умолкла, как будто у нее сдавило горло. Лицо потемнело, дыхание становилось все более и более тяжелым.

— Зачем тебе нужно знать, как его зовут, кто он и где находится, зачем, милый мой Дан? — На глаза у нее навернулись слезы. — Почему это так интересует моего приятеля из «Полиции нравов», почему, скажи? Разве ты и в самом деле тот, за какого тебя принимают некоторые? — Она слепо отыскивала его руки, нашла их, однако тут же уронила, чтобы в следующее мгновение ухватить снова. — Дай мне ощутить твои руки… — Взяла его руки в свои, поднесла их к губам, однако и на этот раз безвольно уронила…

На пороге камеры появился Кыржэ, послушал, не давая знать о себе, потом также внезапно исчез, не обнаружив своего присутствия, только раздраженно махнув рукой и неслышно прикрыв дверь.

— Скажи мне сам, я хочу услышать от тебя: ты не тот, Дан, правда, не тот; за кого тебя принимают… Но зачем тогда выспрашивать? Зачем ты это делаешь, Дан? — Она спрятала лицо в ладонях, давая волю слезам, — удерживать их больше было ей не под силу. — Я и сама бы сказала, но зачем ты спрашивал? Быть может, тебя снова наняли мои старики… опять поставили следить за мной?

— Какие старики, я даже не помню, когда в последний раз виделся с ними! — В одно мгновение он потерял всю свою выдержку и спокойствие. — Ты давно уже могла бы понять: единственная плата, которая нужна мне, это ты, только ты… Неужели не убедилась в этом до сих пор?

Наступила тишина, прерываемая только судорожным дыханием девушки.

— Вот до чего довела тебя голодовка, — громко, укоризненным тоном сказал он, поднимаясь с койки, — -Правильно я говорю: голод не может быть оружием в борьбе, это всего лишь самоубийство. Остатки былой мистики подполыциков–бессарабцев; чуть что — объявляли великий пост! — Он собрался уходить и снова протянул ей пакет с бутербродами. — Попробуй поесть — сомнения отпадут сами собой. Не хватало только, чтоб ты подозревала меня… Я ухожу.

Лилиана следила взглядом, как он подошел торопливым шагом к двери камеры, постучал по ней кулаком и, когда ее отворили, исчез. Потом поднялась с койки, взяла пакет и, даже не посмотрев, что в нем, просунула руку сквозь решетку и выбросила во двор.

Через какое‑то время появился Кыржэ; прежде чем войти в камеру, он, по обыкновению, ненадолго задержался у двери. Лилиана легла, закрыла глаза… Эксперт постоял на пороге, затем, сделав несколько шагов, присел на край койки.

— Встаньте сейчас же! — не шевелясь, только открыв на мгновение глаза, потребовала девушка.

— Что с тобой сегодня, барышня? — удивленно спросил Кыржэ. — Насколько мне известно, с господином Фур–никэ ты тоже обошлась слишком резко. Хотя он единственный человек, который как‑то может тебе помочь.

— Не смейте говорить «барышня», я запрещаю так обращаться ко мне, — она и не намеревалась слушать его наставления. — Да будет вам известно: я — арестованная по политическому делу Дангэт–Ковальская!

— Но кому нужна эта официальность? Я уже говорил: по возрасту ты годишься мне…

— Встаньте с койки! Сию же минуту, иначе позову на помощь.

— Хорошо, мадемуазель Дангэт–Ковальская! Должен только предупредить: к добру это не приведет, — проговорил он, поднимаясь. — Тебе лишь девятнадцать лет, и родом ты из привилегированной семьи. Что же касается меня, то я всего лишь слуга закона. Как говорится, простой молдаванин, хотя в своем деле что‑то и значу. На фронт, как видишь, меня не взяли, наверно, потому, чго вот эта рука, — он хотел было вытащить из кармана правую руку, однако раздумал, засунул ее еще глубже, — дает мне какие‑то преимущества. Достаточно тяжелая рука… Присесть к тебе на койку я позволил себе потому, что целый день меня гоняли то господа из сигуранцы, то… из гестапо, и вот ты тоже велишь подняться на ноги… Считаешь себя задержанной по политическому делу… Это можно понять. Начнешь говорить о жестоком отношении, о том, что мучают. Но ничего подобного не будет. Поскольку я не желаю передавать тебя господам с берегов Рейна, хотя они и требуют этого. И не выполнил бы их приказания, даже если б узнал, что ты коммунистка. Но, к счастью, это не так. Ты не коммунистка, нет. Они не успели обратить тебя — в свою веру за те несколько месяцев, когда в Молдавии хозяйничали Советы. Нет! Скорее могли бы обработать меня, ты же… отпрыск аристократов, как говорится, голубых кровей…

Он говорил, взволнованно расхаживая по камере, хотя девушка, не желая слушать, давно уже натянула на голову одеяло. Заметив это, он резко остановился.

— Тебя клонит ко сну? Нисколько не интересуют мои слова? Но если это не мои слова, а, например, Елены Болдуре? Если бы эта женщина не отрицала самым категорическим образом твою принадлежность к коммунистической организации, я, возможно, даже никогда бы не узнал о твоем существовании.

— Какая еще Елена Болдуре? — спросила она глубоким грудным голосом, каким часто говорят во сне.

— Ты прекрасно ее знаешь! Еще лучше, чем она знает тебя… Илона! Кажется, так вы ее называете?