Самсон Шляху - Надежный человек

— Короче, пожалуйста, — недовольно прервал Кику. — Я уже и так понял, что ты потерял ко мне доверие.

— Речь идет о большем: о нашем деле. Или тебе хочется стать слепым орудием в руках сигуранцы?

— Я верю и в Лилиану, и в Антонюка. И не только в них, — твердо, непреклонно договорил Кику, — В партии не одни ангелы — это ты у нас точно свежевыкупанный младенец. Другие заслуживают доверия не меньше, чем… Какого черта скрывать: чем ты, товарищ ответственный!

— Ты прав, я ничуть не чище других, — проговорил Волох. — Ничуть. Но именно поэтому должен быть тверд и непреклонен. Неужели ты не можешь понять меня, Илие?

— Насчет того, кому должна доверять партия, — возразил Кику, — будем судить по делам. По делам, товарищ ответственный!

Они подходили к перекрестку, и Волох напомнил:

— Ты пойдешь в эту сторону! — Но, увидев, что Кику сворачивает не туда, добавил: — Ну хорошо, иди в ту. Я пойду в эту.

На лице у Кыржэ, в особенности когда он был на людях, неизменно сохранялось фальшивое, лицемерное выражение, однако кто мог видеть его в тюрьме, где содержались заключенные? Лилиана спала, обессилевшая и изнуренная. Как только девушку арестовали, она объявила голодовку, и сегодня пошел ее четвертый день.

Он мог бы разбудить арестованную, но почему‑то не торопился. Сидел на краю узкой железной койки, слегка наклонившись на один бок, и жестким тяжелым взглядом смотрел на исхудавшее, болезненно бледное лицо, по–детски приоткрытый рот, белые, лишенные блеска зубы, обескровленные губы… Один только высокий девичий лоб, еще отливающий белизной,, и напоминал прежнюю Лилиану, такую живую, симпатичную, немного взбалмошную. Она лежала съежившаяся, безжизненная, не шевелилась и не вздыхала во сне, даже дышала совсем неслышно.

— Да проснись ты наконец, ради самого господа бога! — громко проговорил Кыржэ. — Встань и поешь чего-нибудь, нельзя же пропадать такой славной девушке! — Он легонько потряс ее за плечо. — Хотя бы открой на минуту глаза, увидеть, жива ли еще… Слышишь, Бабочка? Ей–богу, они удачно назвали тебя… Кто ты еще, как не мотылек, в котором едва тлеет проблеск жизни? Не–ет, мы не отдадим тебя в лапы прусским солдафонам, вот увидишь!

Наконец он перехватил взгляд девушки — немой, полный безразличия.

— Слава богу, обрадовала! — с облегчением вздохнул он. — Скажи еще: с какой стати так коситься на меня — сердишься из‑за того, что жалею? В самом деле сердишься? Но я ведь мог бы отцом тебе быть, малышка! Ты вполне годишься мне в дочери!

— О нет, — она слабо, еле заметно покачала головой.

— Что только творится на этом свете! — поднявшись на ноги, воскликнул Кыржэ. — Своими же руками разрушаем самое дорогое — красоту. Возьми в руки зеркало, посмотри на себя!

Пошарив в кармане, он нашел небольшое зеркальце, однако протянуть его девушке не решался.

— Это вы… из сигуранцы, из гестапо… разрушаете, — печально обронила она.

— Не говори так, барышня, — начал было он, но сразу же замолчал.

В широко открытую дверь камеры вошел высокий, худой, как жердь, мужчина: и по внешности, и по одежде в нем нетрудно было узнать немца. Под мышкой он держал складной стул, похожий на тот, каким пользуются художники. Установив его где‑то в стороне, он уселся и застыл, скрытый полумраком, царившим в камере.

— Не говори, барышня, о том, чего не знаешь, — повысил голос Кыржэ. — Не вали в одну кучу… Скажи спасибо, что от тебя отвели… неизвестно на какое время, дамоклов меч. Ты и мне должна быть благодарна, и другому лицу… Это лицо предпочитает оставаться неизвестным, но если бы ты попала к ним в руки — о–о!.. Я настоятельно прошу тебя… Хотя нет, не могу, обязал хранить тайну… — Он спрятал в карман зеркальце и слегка поклонился в сторону немца, сидевшего на складном стуле. — Он только привидение, которое следит за нами, но ничего не понимает, не знает нашего языка… Так что можем говорить по душам. Чужак, пришлый. С другого берега, — отвернувшись от немца, прошептал он. — Они не могут быть лучше, чем есть, и даже не знают приблизительно, какой меркой мы их измеряем. — Как будто вспомнив что‑то важное, он собрался было выйти из камеры. — Встань с постели, барышня, поешь чего‑нибудь, ты как будто вернулась с того света. Кто только придумал эту дурацкую голодовку! Вот возьми расческу, если не брезгуешь, приведи в порядок волосы. Сейчас должен прийти твой дружок, пойду посмотрю, удастся ли провести его сюда. — Впрочем, он не совсем понял, дошел ли до девушки смысл сказанного, и добавил: — Я приведу к тебе господина Дэнуца Фурникэ.

Лилиана, с трудом преодолевая дрожь, недоверчиво посмотрела на него.

— Да, да, он пришел сюда. С большим риском и для себя, и для меня. Так что попробуй теперь не есть! Это главное условие, которое я поставил. — Отвернувшись от девушки, чтоб не смущалась, он сунул ей в руки расческу и вышел.

В коридоре к нему бросился Фурникэ.

— Пойди посмотри на нее, даже не знаю, ей–богу, будет ли еще случай, — хмуро сказал ему Кыржэ. — Подумать только: ты любишь ее, она любит тебя, однако сама же укорачивает себе дни — но на кой черт тогда риск, который грозит мне? Может быть, сразу передать им? Жаль, конечно, нашего роду–племени, зато сразу избавимся.

— А может ее вообще не нужно было брать? — несмело спросил тот.

— Могу сегодня же вернуть домой, чтоб с нею тут же расправилось гестапо.

— Нет, нет, господин эксперт, пожалейте! — в отчаянии проговорил Фурникэ. — Нужно сделать все возможное!

— Проси не меня — ее. Войди в мое положение — между молотом и наковальней. Хотя бы время от времени нужно кого‑то им подбрасывать. Иначе могут что-то заподозрить. Для благополучного исхода нужно серьезное оправдание. Ты юрист, вот и найди выход из положения. Этим нужно обязательно бросить кость — хорошо подумай, кого именно. Тогда спасем ее. Только пусть больше не попадается, уговори как‑нибудь. Им же нужно что‑то солидное. Понял, о чем говорю?

— Понял, господин эксперт.

— Если б можно было поточнее разведать относительно немца, удравшего из концлагеря! Нам он ни к чему — ариец, их крови. Понимаешь? Заткнем рот их же человеком! Однако для–этого прежде всего нужно его найти. Он, безусловно, где‑то здесь, хотя до сих пор на след не напали. Никаких примет! Ты ничего о нем не знаешь? Хотя бы уточнить, кто познакомил с ним Лилиану? Она, как видишь, молчит. Между тем шефы из Кишинева требуют немедленно найти его.

Фурникэ слушал, низко наклонив голову и нервно теребя в руках шляпу.

— Ну ладно, тебе сейчас не до разговоров, беги — бедная девочка ждет! На обратном пути заглянешь ко мне — кажется, родилась интересная мысль…

Надзиратель пропустил Фурникэ в камеру.