Джон Брэйн - Путь наверх

А потом мне снова вспомнилась вересковая пустошь и Воробьиный холм. Я знал, что сейчас там гуляет ветер и землю припорошило снегом. Там нетронутая чистота, тишина, покой. Пиво словно закисло у меня в желудке, и мне стало тошно от моего подлого эгоизма, отвратительного, как катар. Мои чувства представились мне такими мелкими рядом с неизъяснимой прелестью этих пологих, поросших вереском холмов и ощущением безграничности лежащего за ними пространства и неисчислимости звезд над головой. Я постарался стряхнуть с себя овладевшее мной уныние.

— Споем,— предложил я.— Что-нибудь не слишком соленое, но все же солоноватое. Тедди, пожалуйста, музыку: «От тумана, от росы».

Тедди ударил по клавишам пианино, стоявшего в углу, и я запел. Вскоре все подхватили песню:

Скосив глаза, я заметил, что Хойлейк с выражением снисходительного одобрения тоже тихонько мурлычет песенку себе под нос.

— Ты о чем-то задумался, милый? — спросила Элис.

— Я все любовался тобой,— сказал я.— Господи, как ты прекрасна. Если бы у меня был вот такой твой портрет, я держал бы его под замком и смотрел бы на него всякий раз, когда мне взгрустнется…

Оглядываясь назад, я теперь ясно вижу, как все это случилось. Этого могло бы и не произойти. Все началось вот этих слов, случайно оброненных в пятницу вечером в квартире Элспет. Если бы из миллиона слов, имевшихся в моем распоряжении, я выбрал любые другие, вся моя дальнейшая жизнь и жизнь Элис потекли бы по совершенно другому руслу. А ее ответные слова, брошенные так же бездумно, как мои, уже стронули лавину с кручи.

Элис рассмеялась.

— Такой портрет существует,— сказала она.— Насколько мне известно, он и сейчас висит в городском музее.— Она назвала небольшой городок.— Я когда-то позировала одному художнику нагая.

Нежная, ласково гладившая мое плечо рука, казалось, стала вдруг тяжелой и грубой и ударила меня наотмашь: я почувствовал, что меня унизили, запачкали, предали. Я отодвинулся к краю постели, подальше от Элис.

— Ты никогда мне это не говорила. Почему ты не рассказала мне?

— Просто я об этом давно забыла. Такой пустяк! Я очень нуждалась тогда, и на какой-то вечеринке меня познакомили с этим художником, а ему была нужна натурщица. Потом я позировала еще для фотографа. Вот и все. На том дело и кончилось.

— Вот как, на том и кончилось? — сказал я каким-то не своим голосом.— Ты в этом уверена?

— Я не привыкла лгать,— сказала она спокойно.— Ты знаешь это.— Глаза у нее стали холодными. Потом она улыбнулась и протянула ко мне руку.— Милый, почему ты придаешь значение подобной ерунде? Я вообще ничего тебе не сказала бы, если бы могла предположить, что это так на тебя подействует. Я не спала ни с тем, ни с другим, если именно это тебя тревожит. Так что успокойся.

— О боже! — простонал я.— Зачем ты это делала? Ты не должна была этого делать! Тысячи женщин, которые ничуть не богаче тебя, скорее умерли бы, чем стали выставлять себя подобным образом напоказ за несколько паршивых шиллингов. Черт бы тебя побрал, до чего мне хочется наставить тебе синяков!

— Черт бы побрал тебя ! — запальчиво воскликнула она.— А какое тебе до этого дело? Это было много лет назад, когда я и не подозревала о твоем существовании. По-твоему, значит, я должна была голодать потому только, что в один прекрасный день мне предстояло встретить узколобого ханжу из Дафтона, которому могло прийтись не по вкусу, что я посмела показать кому-то свое собственное тело!

Она вскочила и начала быстро одеваться.

— Твоему гаденькому мещанскому провинциальному целомудрию, как видно, претит нагота. Так что я уж лучше прикроюсь.

Я тоже начал одеваться. Если б только один из нас рассмеялся, все могло бы пойти по-иному. То, как мы торопливо хватали одежду и спешили натянуть ее на себя, стыдливо избегая глядеть друг на друга, в то время как обычно с такой же поспешностью старались от нее освободиться, выглядело поистине комично. Но я был слишком зол и слишком расстроен. Моя нагота жгла меня как огнем.

Пристегивая резинки к чулкам, она подошла к постели с той стороны, где сидел я.

— Вот это, верно, уже в твоем вкусе? — спросила она с издевкой.— Ножки и шелковое белье…

Последнее слово было как плевок. Я схватил ее за плечи.

— Дура. Ты ничего не понимаешь! Мне невыносима мысль о том, что теперь кто угодно может увидеть тебя голой. Неужели тебе не ясно? Это же непристойно, как ты не понимаешь!

— Пусти меня,— сказала она ледяным голосом, и мои руки упали.

— Теперь я знаю,— сказал я,— что заставляет мужчин убивать таких женщин, как ты.

— Ах, какой ты храбрец! — сказала она.— И какой высоконравственный притом! Неприлично, что я позировала художнику, который видел во мне просто сочетание красок, света и тени, а вот когда ты целуешь мое тело и часами лежишь и просто смотришь на него,— это почему-то вполне прилично. А я полагаю, что это подстегивает тебя, подстегивает твои грязные нервишки, и ты пользуешься мной как своей любимой порнографической открыткой. Ты, конечно, не в состоянии представить себе, что мужчина может смотреть на обнаженную женщину и не испытывать при этом к ней влечения?

— Вовсе не в этом дело,— сказал я устало. Я подошел к буфету, налил себе джина, выпил залпом и налил снова.

— Элспет не очень-то богата, как тебе известно,— язвительно проговорила Элис. Лицо ее побелело, стало старым и некрасивым.— А ты, кажется, намерен выпить весь ее джин.

Я вынул из бумажника фунтовую бумажку и швырнул ее Элис.

— Отдай ей. Скажи, что я разбил бутылку.

Элис не шевельнулась, и бумажка упала на пол. Мне захотелось поднять ее — я отлично знал, что Элис сама купит джина для Элспет,— но бывают минуты, когда мужская гордость стоит дороже фунта стерлингов. Я снова налил себе джина и закурил сигарету, Я боялся заговорить, чувствуя, что не владею собой.

— Подумать только, что я позволяла тебе касаться меня,— негромко, спокойно проговорила Элис.— Поглядите-ка на него: типичная поза, стакан в руке, здоровенная, красная физиономия пылает благородным негодованием: его нравственное чувство оскорблено! Я думала, что ты не такой, но ошиблась. Ты — стандартный тип: благовоспитанный молодой человек, который любит немножко позабавиться, но точно знает, что дозволено и что — нет. Я даю тебе эти маленькие развлечения, я — кусочек сладкого пирога, который можно стащить с блюда, рассчитывая, что его никто не хватится… Какая же ты самодовольная лицемерная свинья!

Я машинально смял в пальцах только что закуренную сигарету. Швырнул ее в пепельницу и дрожащей рукой закурил новую. Элис продолжала говорить. Голос ее звучал тихо, сдержанно.