Джон Брэйн - Путь наверх

— Зато он нас познакомил,— заметил я.— Мэйвис. Это имя очень идет тебе, детка.

Она погладила меня по руке.

— Как ты это хорошо сказал.

— А с тобой легко говорить хорошо.

— Я еще никого не встречала красивей тебя. И как ты шикарно одет.— Она пощупала мой пиджак. Это был новый серый костюм, сшитый из той материи, которую Элис подарила мне пять месяцев назад.— Я ведь работаю на текстильной фабрике и разбираюсь в материале.

— Если этот костюм тебе нравится, Мэйвис, я буду носить только его,— сказал я. Язык у меня начал заплетаться.— Мне так хорошо с тобой, ты так мила, умна и красива…— И я пустил в ход привычные приемы обольщения, слагая свою речь из обрывков стихов, названий песен, кусочков автобиографии и связывая их воедино золотым сиропом лести. Я отлично понимал, что все это было вовсе не обязательно: побольше рюмок джина и коньяка, побольше затяжек табачным дымом, обычная доза хороших манер — и я получу все, что мне надо; но я чувствовал потребность чем-то замаскировать животную грубость инстинкта, я должен был как-то облагородить неизбежные пять-десять минут судорожного безумия, привнести в физиологическую потребность хоть чуточку тепла и нежности.

— Теперь моя очередь угощать, ладно? — сказала она после того, как мы выпили еще по две рюмки.

— Это не обязательно,— сказал я.

— Ты истратил уйму денег, я ведь знаю. Я не из тех девушек, которые стараются урвать побольше, Джек. Если мне нравится парень, так он мне нравится, даже если может угостить меня только чаем. Я сама прилично зарабатываю. На прошлой неделе я принесла домой шесть фунтов.

Я почувствовал, что на глаза мне навернулись слезы.

— Шесть фунтов,— сказал я.— Это очень много, Мэйвис. Ты скопишь себе хорошее приданое.

— Сначала надо найти жениха,— сказала она. И принялась рыться в сумочке. Сумочка была большая, из черной лакированной кожи, с инициалами из блестящих камушков. Внутри, как всегда в женских сумочках, лежали вперемешку пудра, помада, вата, носовой платок, сигареты, спички и фотографии. Она сунула десятишиллинговую ассигнацию мне в руку.— Это мой вклад, дружок,— сказала она.

От ее йоркширской интонации, от вида раскрытой сумочки меня вдруг охватило чувство невыносимого одиночества. Мге хотелось положить голову ей на грудь и забыть о жестоком мире, где каждый твой поступок имеет последствия.

Я заказал бутылку пива и джина. Время мчалось слишком быстро, его невозможно было удержать: всякий раз, как я смотрел на часы, оказывалось, что прошло еще десять минут. Я понимал, что вот только сейчас познакомился с Мэйвис, но это было словно год назад. Я пил терпкое пиво, пахнущее летом, и пол снова закачался подо мной. И тут все впечатления, какие способен пережить человек, нахлынули на меня, словно толпа, сгрудившаяся на месте несчастного случая, и стали с криком требовать, чтобы я впустил их: ощущение танца, ощущение вязкой глины на ботинках, новый вкус пива и прежний вкус коньяка, рома, рыбы, кукурузы, табака, запах сажи, шерсти, запах пота Мэйвис, в котором было что-то нездоровое, ее пудры и помады — мел, фиалковый корень, грушевая эссенция; жаркие руки коньяка снова остановили качающийся пол, и в ту минуту, когда мнилось, что на земле нет иного места, кроме этой длинной комнаты с зелеными ультрасовременными стульями и столами, накрытыми стеклом, оказалось, что мы идем, обнявшись, по узким улочкам, проулкам, дворам, пустырям; потом миновали пешеходный мостик, где под нами бессмысленно лязгали сгрудившиеся паровозы, словно хлопая себя по бокам, чтобы согреться; потом очутились на каком-то дровяном складе в пространстве между сваленными бревнами, и я покинул свое тело, и оно само делало все то, чего ждала от него Мэйвис. Она продолжала льнуть к нему и после минуты обжигающего свершения, целовала это пьяное лицо, прижимала эти руки к своей груди.

Тут же за дровяным складом вдоль грязной улочки теснились дома; до меня доносились голоса, музыка, кухонные запахи. Вокруг сверкали огни города: Бирмингемское шоссе, начинающееся в центре Леддерсфорда, дальше поднимается вверх по холму, и мы находились сейчас на маленькой площадке примерно на середине его склона; вокруг не было просторов — все было забито людьми — двести тысяч одиноких существований, двести тысяч разных смертей. И вдруг вся темнота, которая была изгнана огнями, вся пустота давно застроенных полей и лесов обрушилась на меня, и не стало ни боли, ни радости, ни отчаяния, ни надежды — ничего: призрак в автомате-иллюзионе растворился в глухой стене, и не было монетки, чтобы вызвать его вновь.

— Какие у тебя чудесные мягкие руки,— сказала Мэйвис.— Как у женщины.

— Совсем они… не чудесные,— с трудом произнес я.— Они жестокие. Жестокие руки.

— Ты пьян, дружок.

— Никогда не чувствовал себя лучше.— Я вдруг с ужасом понял, что снова вернулся в свое тело и не знаю, что с ним делать.

— Чудной ты,— сказала она.

Я порылся в карманах и достал портсигар. Он был пуст. Она вытащила пачку сигарет и раскурила две штуки.

— Возьми эту пачку себе,— сказала она.

Некоторое время мы молча курили. Я старался усилием воли сбросить с себя опьянение, но тщетно. Я действительно не мог вспомнить, где живу, и буквально — вот так, как толкуют это слово словари,— не мог решить, сплю я или бодрствую.

— Джек, я тебе нравлюсь?

— Ты понравилась мне с самой первой минуты… как только я увидел тебя.— Я сделал над собой еще одно усилие.— Ты очень миленькая. Ты мне оченьоченьоченьнравишься.

Огни закружились в хороводе, и в моих ушах раздалось лязганье.

— Проклятые паровозы,— сказал я.— Проклятые паровозы. Неужели они не могут перестать?

Она, должно быть, чуть не тащила меня на себе,— не знаю, как у нее хватило сил. Затем мы остановились у какого-то дома. Я пытался держаться на ногах, но мне это не очень удавалось. Наконец я прислонился к ограде палисадника.

— Ну, как ты сейчас, Джек?

— Отлично,— сказал я.— Отлично.

— Повернешь налево и пойдешь прямо. У тебя остались деньги на такси?

Я вытащил из кармана смятый комок фунтовых бумажек.

— Будь осторожен,— сказала она. Наверху зажегся свет, и сердитый мужской голос окликнул Мэйвис.— Господи,— прошептала она,— они проснулись.— Она поцеловала меня.— До свидания, Джек. Мне было так хорошо с тобой, так хорошо! — И она скрылась за дверью.

А я пошел по улице, покачиваясь из стороны в сторону, и движения мои казались мне грациозными, гармоничными и такими забавными, что я не мог удержаться от смеха.

На мое плечо опустилась чья-то рука: смех оборвался, и в действие вступили рефлексы кулачной драки. Механизм еще не разработался, но в любую минуту, подумал я с радостью, болью и стыдом, он включится и сокрушит эти два чучела, которые стоят сейчас передо мной.