Владимир Карпов - За годом год

Укрывшись с головой и свернувшись калачиком, на оттоманке спал Юра. Одеяло в ногах сбилось, и из-под него виднелась розовая пятка. Рядом, на спинке стула, висела одежда — недавно купленные брючки с ремешком, клетчатая ковбойка, джемпер и чулки с подвязками. Василий Петрович подошел к оттоманке, поправил одеяло и взглянул на жену. Та спала спокойно, с гордо откинутой головой. Под новый год она подстриглась я сделала завивку, что молодило ее и было к лицу. Но одновременно в ее облике появилось нечто незнакомое, чужое. И это раздражало.

Боже мой, неужели когда-то он не чаял в ней души? Неужели ее капризы, эгоизм, презрение к другим могли казаться ему милыми странностями? Ведь достаточно было раскинуть умом, вглядеться… Даже в овале лба, в очертании губ проступает холодное самолюбие… Так что же делать? И впредь насиловать волю, желания? Притворяться, лгать? Но ради чего?..

И все-таки Василий Петрович чувствовал — он бессилен что-либо изменить в этом. Бессилен, ибо семья — святое. Ее охраняют закон, мнение окружающих, партийный долг. Тем паче, что тебе вообще не везет, и каждый день — самые неожиданные передряги…

Василий Петрович опять подошел к окну и приник лбом к холодной раме.

Он помнил замечание Михайлова о резервных территориях, знал, что придется увеличивать район капитальной застройки, и по-прежнему со скрипом выделял участки для индивидуальных застройщиков. "Все равно когда-нибудь придется сносить эти халупы!.." Руководствуясь какими-то своими соображениями, Шурупов подал мысль выкраивать такие участки из больших усадеб домовладельцев — садов, огородов. Василий Петрович, понятно, согласился. Но как только опасность нависла над многими, посыпались жалобы.

"Придется поехать и посмотреть самому. Особенно сады…" — решил вчера Василий Петрович.

Однако нежданно-негаданно заявился Понтус и перепутал все планы. В заиндевелой енотовой шубе, про которую ходили целые истории, он ввалился в кабинет и, стоя перед дверью, как в рамке, приветственно поднял руку.

— Я к вам, — сообщил он, будто здесь кроме Василия Петровича был еще кто-то.

Не торопясь, подошел к столу и стал рассматривать рисунки архитектурных деталей, расставленные на полу вдоль стены. Потом расстегнул шубу и присел на подлокотник кресла, откинув полу.

Василий Петрович всегда несколько тушевался перед апломбом и только позже, ругая себя, находил нужную линию поведения. Понтус знал эту черту его характера. Взяв со стола несколько заявлении о садах, пробежал их, повертел в руках и бросил назад.

— Жалобы, жа-а-лобы… — протянул он с брезгливым сожалением и без обычного вступления начал просить подыскать участок для особнячка, который собрался строить управляющий рыбтрестом. — Помните по Гомелю? Партизан, душа нараспашку. Несколько танков подорвал. Он нам такой дворец отгрохает, что целый квартал украсит! Герой!

"Очередное протеже или Зорин поручил еще раз прозондировать", — подумал Василий Петрович и угрюмо предупредил:

— Могу только на Белорусской. А о Круглой пускай и не заикается, — полагая, что обо всем, конечно, будет доложено Зорину.

— Дело хозяйское, — иронически скривился Понтус. — Пойдемте за одним скрипом. Он ждет вас…

Одевшись, Василий Петрович неохотно вышел на улицу. У подъезда стояла темно-синяя "Победа". Конопатый мужчина, сидевший за рулем, молча открыл заднюю дверцу.

Он был в желтой кожанке с меховым, как у летчиков, воротником и в такой же шапке, надетой слегка набекрень. Изрытое оспой лицо его с острым носом, какой часто встречается у рябых, было желчное.

— Если на Круглой нельзя, прошу вот здесь, рядом, — сказал он, остановив машину на Белорусской улице, на углу которой пока стоял всего один, огороженный высоким забором, белокаменный коттедж с ярко-зеленой крышей.

— На этот участок уже есть заявка, — возразил Василий Петрович. — Можно только около развалин. Но имейте в виду, и там нужен проект.

Мужчина, видимо, не придав значения его словам, вылез из "Победы" и начал закуривать. Одному оставаться в машине было неловко, Василий Петрович вылез тоже.

— Скоро здесь вырастет тихая зеленая улица, — проговорил он, щурясь от света. — Проектировщик, если согласитесь, пусть обязательно придет сюда и посмотрит. Я тоже могу кое-что подсказать.

— Благодарю, но я хотел бы именно тут, рядом, — настойчиво сказал мужчина и, морщась от дыма, кривя тонкие губы, полез во внутренний карман кожанки.

Он вытащил какую-то пачку, завернутую в газету, подбросил ее в руке и протянул Василию Петровичу.

— Что это? — поразился тот.

— Посчитаете дома, — осклабился мужчина, — думаю, не обидитесь…

Василий Петрович ворвался к Понтусу, лишенный способности говорить. Стены кабинета, массивный письменный стол, за которым сидел Понтус, окруженный для солидности справочниками, томами энциклопедии и книгами в переплетах с золотым тиснением, — все колебалось, словно в зыбком тумане.

— Вы… Кого вы мне подсунули? — выдохнул Василий Петрович, единым махом проскочив расстояние от двери до письменного стола.

В расстегнутом пальто, с кашне, которое тянулось по полу, он выглядел и страшным и жалким. Сейчас он мог изо всех сил ударить кулаком по столу и начать жаловаться, мог дать пощечину и мог заплакать, как обиженный ребенок.

Понтус побледнел, но, стараясь не терять достоинства, поднялся с кресла и отступил на шаг.

— Я вас не понимаю, — развел он руками.

Так они стояли несколько секунд, и каждый старался решить для себя, что делать дальше. Понтусу было важно перевести разговор в мирное русло. И время работало на него. Василий же Петрович жаждал мести и бежал сюда, чтобы излить свое возмущение. Но он не знал меры Понтусовой вины и даже не был убежден, есть ли она за ним вообще, и потому время гасило ею порыв.

— Вы хорошо знаете этого человека? — все еще не своим голосом спросил он.

— Да объясните же наконец, что случилось!

— Он мне собирался вручить… деньги!

— Значит, вы не взяли их?

— Конечно!..

— В таком случае, чего же вы хотите? — приблизился к столу Понтус. — Он приходил в норму и, грузно опершись на сгонку книг, уже смело наклонился к Василию Петровичу. — Надо быть философом и смотреть на вещи трезво. Кто вам поверит, если нет вещественных доказательств? Да вряд ли помогли бы даже деньги. Свидетелей ведь не было. Не помогу, конечно, и я…

Он не старался оцепить самый факт или нарочно уходил от этого. Не стремился найти возможность наказать негодяя. Почему? Он утверждал одно: нельзя этого сделать. Нельзя потому, что нет доказательств, нет свидетелей. Да и вообще получилось, что само преступление существует только в том случае, если делу можно и стоит давать ход.