Григорий Терещенко - Горячее лето

— Зелен ты еще, сынок, хоть и армию отслужил. Зелен. Отец твой, хоть и не родной, но для нас старается. Что ж поделаешь, что родной отец умер. Если бы не искалечила война, жил бы еще. Совсем молод… И потом разве мы спекулируем? Свое продаем, мозолями нажитое. Не лодырничаем. Отчим и на заводе, и дома старается.

— Не только своими. Мозоли и у квартирантов вскакивают. Родственницу в мою комнату поселите. Я больше в ваш дом не вернусь…

— Время покажет, сынок! Комнату твою мы занимать не станем, без нее места хватит. Ты еще молодой, несмышленый. И на свет ты смотришь наивно. Такому, как ты, будет трудно на свете жить! Ой трудно!

— Ничего, мать, как-нибудь проживу!

— Тут рубашки, галстук, белье, возьми. Все твое.

Мать подала Тарасу сверток.

— Спасибо! — сказал Тарас.

— Может, еще что надо?

— Все у меня есть.

— Может, за своими любимыми грушами придешь?

А за то, что я негостеприимно приняла начальство, прости, сынок! Кто мог подумать, что то начальник цеха с мастером приходили? Знала бы — грушами, виноградом угостила.

— Да ладно об этом.

«Нет, не вернется сын, — решила мать, возвращаясь домой. — Хорошо, хоть сверток принял. Чего только я не передумала, когда в общежитие шла. Сейчас домой не вернется. Разве только погодя. Поживет, поживет в общежитии, да и придет домой. Все может случиться. Вон у соседа дочка сбежала, даже в другой город куда-то съехала, а вернулась. Так, может, и с сыном. Только перед соседями стыдно. Родной сын из дома ушел».

Митинг, посвященный выпуску двухсотдесятитысячного автомобиля, проводился во дворе сборочного цеха. Трибуну соорудили из четырех двенадцатитонных грузовых бортовых автомобилей. А перед трибуной юбиляр — двенадцатитонный самосвал. Было много транспарантов. Гремела музыка.

Вдруг Татьяна увидела с трибуны Алексея. Он стоял с Тарасом и что-то говорил.

«Вернулся уже с Севера, — подумала Татьяна. — А почему он вдруг с Тарасом? Это по какому случаю такое содружество? Работают-то они в разных цехах. Разные профессии. Совсем непонятно. А собственно, какое мне дело до них?»

Откуда-то изнутри, из глубины, поднималось негодование. В озлоблении она даже сжала кулаки.

— Слово предоставляется Татьяне Ивановне Стрижовой — сменному мастеру второго механического цеха. — услышала она ровный голос секретаря парткома.

Это привлекло внимание и Алексея. Он прекратил разговор, устремил свой взгляд на трибуну.

Когда назвали ее фамилию, многие зааплодировали. Татьяна подумала: «Не такая уж я важная птица, чтобы поднимать шум. И Алексей с Тарасом аплодируют и смеются, словно ждут какого-то подвоха. К чему смех?»

Татьяна подошла к микрофону и обвела взглядом людей, заполнивших огромный двор цеха. Тысячи рабочих. «Хорошо, что набросала текст выступления, а то можно и растеряться».

«Товарищи!» — начала она, и голос ее зазвенел, как туго натянутая, струна. Алексей даже похолодел от мысли: вдруг у Татьяны не хватит слов и она будет стоять вот так перед всеми и ловить воздух ртом, как выкинутая на берег рыбешка? Он даже покосился на соседей: уж не смеются ли. Но все смотрели на нее с серьезными лицами. Однако совсем напрасно он опасался. Голос ее окреп, и Татьяна стала говорить уверенно, четко. Она говорила о людях своей смены, которые трудятся над выпуском деталей для автомобиля.

— Смотри, оратор, — сказал Тарас и ушел.

Алексей слушал и не мог прийти в себя от изумления.

«Толково, смело! Откуда у нее берется все это! Вот тебе и девчонка! Настоящий оратор!»

— У нее замечательная смена! — услышал сзади Алексей. — Отсюда и красноречие.

— Хорошо поэту иметь свою газету! — возразил молодой голос. — Дочка главного инженера.

— Не скажи, отец за нее не работает! С токаря начала девушка, — обиделся первый голос.

Перепалка стихла.

Татьяна, как только закончила выступление, следила за Алексеем. Стоит один. А где же Тарас? Жанны тоже не видно.

«Да она же в командировке, — вспомнила Татьяна, — а то, наверное, прибежала бы. Гляди, Тарас уже в обществе Юли. Вот бесстыдница. И куда только смотрит муж?.. Что он нашел в этой Жанне? А может, есть в ней что-то такое, чем я обделена? Да ну их! Стоит убиваться!» — так подумала, а на душе было тяжело.

Митинг заканчивался.

Татьяна медленно спустилась по ступенькам с грузовика. Решила уйти незамеченной.

— Татьяна Ивановна! Здравствуйте! — сказал кто-то сзади довольно громко.

«Алексей. Уйти? Не оборачиваться? Нет, посмотрю в его глаза».

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна!

Алексей даже протянул руку, но она повисла в воздухе.

«Обиделась, что с Тарасом разговаривал во время ее выступления», — подумал Алексей.

— Вы на меня сердитесь?

— Я ненавижу вас! Всей душой ненавижу!..

Повернулась и ушла.

— Татьяна Ивановна! Татьяна! В чем дело?

Не обернулась, ускорила шаг, почти побежала.

«Что с ней? — недоумевал Алексеи. — Да, с характером девушка! Подумаешь, перекинулся несколькими словами с футболистом. А может, Тарас ее обидел? А вообще-то, что я знаю о ней? Мастер смены. Дочь главного инженера завода. Красивая. Ну и что ж, что красивая? Надо еще иметь и красивую душу. Человеком быть. А мне-то она нравилась. Да что там правилась, влюбился по самые уши! Собирался объясниться. Вот и объяснился! Эх, ты, Алексей, Алексей! Драть тебя за уши, да некому!»

Стрижов волновался. Сейчас откроется дверь — и в кабинет войдет не просто ершистый инженер, а его сын. Его плоть, продолжатель рода Стрижовых. Только почему он на фамилии матери? Может, Анастасия догадывалась, что отец живой и затея с утопленником — ложь. Поэтому на свою фамилию и записала. Может, еще и пособие как мать-одиночка получала?

Не отложить ли эту встречу? И сои плохой снился. О войне. Нет, нет, с испытанием «Сибиряка» медлить нельзя.

Он вспомнил атмосферу в министерстве, когда ему прямо сказали, что он не справляется. Теперь, правда, министр новый. И мнение о нем может измениться. На заводе-то он справлялся. Главным инженером назначили. Его бы и раньше назначили, но в министерстве кому-то не нравилось его назначение. Машина «Сибиряк» взбодрила его. Вот где мог себя показать. И он возглавил это дело, зачастую давая распоряжения, минуя главного конструктора.

«Главный конструктор Найдорф был в силе пятнадцать-двадцать лет назад, — размышлял Стрижов. — А сейчас он дряхлый старик и на него полагаться нельзя».

Об этом он только думал, но директору сказать не смел, они еще во время войны на одном заводе работали. Сюда Найдорфа и перетянул Привалов откуда-то с Урала. Однажды Привалов как бы мимоходом заявил: «Пока я директор, Найдорфа не трогать, пусть трудится человек».

Тогда Стрижов прикинул: если Привалов собирается работать до семидесяти, то Найдорф вряд ли дотянет до девяноста.