Григорий Терещенко - Горячее лето

В обеденный перерыв Алексей увидел Тараса, который сидел у станка и смотрел в окно. Перед ним лежала анкета.

Алексей подошел к нему и, положив руку на плечо, спросил:

— О чем задумался, Тарас?

— Да что думать? Я уже предлагал, а что толку! Сменный мастер Стрижова в печку бросила!

— Как это бросила?

— А так, взяла, смяла и бросила.

— А в чем суть предложения?

— Зажимное приспособление конструировал.

— Обещаю разобраться… Ну, а Федор что-нибудь давал новенькое?

— Давал. Но…

— Что, не приняли вашего рацпредложения?

— И приняли и не приняли. Я предлагал устройство с другой стороны станка, чтобы обрабатывать одновременно по две детали.

— Ну и что?

— Говорят, Одесский завод радиальных станков не дает добро, мол, технические условия у нас не те.

— Перестраховщики… А мы попробуем сделать. Поставим одесситов перед фактом.

А молодой токарь Михаил Шило даже листок не хотел брать.

— Ну какой я изобретатель? — сказал он, когда ему предложили анкету.

Но что-то новое заметил Алексей в его обветрившемся на морозном ветру мальчишеском лице, в задумчивых серых глазах, в которых прежде редко появлялся живой огонек.

— Ты ведь иногда над чем-нибудь задумываешься? — спросил Алексей.

— Да какой из меня изобретатель? Пусть более опытные рабочие этим занимаются. Техники, инженеры, а я только училище кончил. Не каждый человек сапоги сможет сшить. А это же изобретение!

— Ты ведь не робот! Думаешь, однако, как лучше сделать ту или иную деталь.

Алексей видел, как лицо парня сделалось серьезным.

— Ну, думаю.

— И трудности встречаются. Наверное, иногда и о приспособлении, чтобы работа полегче пошла, подумываешь?

Миша кивнул головой, и Алексей понял, что это был знак согласия.

— Вот об этом и напишешь. Договорились?..

Леонид, токарь лет двадцати пяти, встретил Алексея с пренебрежительной ухмылкой. Он даже не захотел взять анкету у секретаря комсомольской организации.

— А почему ты анкеты не взял?

— Я не инженер и не техник. Я — рабочий!

— Что казанской сиротой прикидываешься? Голова не так устроена, как у других, туговата на соображения?

— Не обижаюсь. Голова как голова. Но голова рабочего, а не инженера. Пусть за меня думают инженеры, их в институтах учили. А какой спрос с рабочего?

— Но другие рабочие вносят рационализаторские предложения.

Леонид откинул упавшие на лоб волосы, отвернулся.

— Ну и пусть, мне это ни к чему.

— Непонятные рассуждения. Ведь ты комсомолец! На кого же нам опираться? Может, тебя кто-то обидел?

— Меня?! — удивленно спросил Леонид. — Пусть попробует обидеть!.. Впрочем, какие ко мне претензии? План я выполняю.

Подошел Олейник-старший, чтобы вставить и свое слово.

— А от всех этих изобретений и новшеств для нашего брата польза какая? Десяткой вознаградят! А что сейчас десятка? Лучше бы о новых станках позаботились. Станки старые, а нормы новые.

— У вас станок такой же, как у Ручинского. Я смотрел паспорт. Ручинский десять лет на нем работает и без капитального ремонта. Только за этот счет дал экономию государству более десяти тысяч рублей.

— Ручинский один все время на станке работает, а на моем за это время, наверное, пяток токарей сменилось. А вы знаете, от кого мне станок достался? Не знаете. Вот то-то же. А рацпредложения требуете! Дайте мне новый станок…

— Ничего себе один, какую гвардию токарей на этом станке подготовил.

Алексей собрался было уходить, но остановился и, как бы между прочим, сказал:

— Только учтите, новые станки в первую очередь будут давать рационализаторам.

Если с рационализаторскими предложениями Олейник-старший не торопился, то заявление на имя начальника цеха о переводе на новый станок написал. Алексей увидел его на столе в кабинете Вербина.

— Второе заявление Олейник написал, — недовольно буркнул Вербин. — Доказывает, что на новом станке покажет себя — и точка. А ведь станок у него еще хороший.

— Может, надо испробовать.

— Нет, этого станка ему, как своих ушей, не видать. На новый хочу Тараса Олейника перевести.

— Зашел узнать, где сменный мастер Стрижова? — спросил Коваленко. — Что-то ее не видно.

— А как ты ее увидишь, когда она приболела?

Уже в девятом часу вечера, после начала работа второй смены, нормировщик Гришина, увидев свет в кабинете начальника цеха, зашла к нему. Он сидел за столом, заваленным разными инструкциями, письмами, журналами, и непонятно, читал их или просто был занят другими мыслями.

— Григорий Петрович, — сказала Ирина. — Когда вы бываете дома? Не я ваша жена!

— Ты тоже задерживаешься.

— Я — другое дело. И задерживаюсь только тогда, когда наряды закрываю.

— Ну, присаживайся, коль зашла, — сказал Вербин. — Как с фондом зарплаты?

— Уложились. Мы всегда бы укладывались, Григорий Петрович, если бы не оплата этих субботних магарычей.

— Как ты сказала? "Магарычей"?

— Так все говорят в цехе. Разве вы первый раз слышите?

— И придумают же. Ничего, Ирина, не поделаешь. То металла нет, то станки ломаются, вот и попробуй без магарычей.

— Но ваша личная жизнь…

— Ты права, в цехе она… Хотя постой… Смотрел "Спадщину", когда приезжал на гастроли Киевский театр имени Франко. Вот неделю назад Софию Ротару слушал. Олег Кубата помог.

— А я на ее концерт не попала. Билетов не достала.

— Что же мне не сказала, я бы свои отдал.

— Как свои? У вас же лишних не было?

— Я бы для себя нашел. Имей в виду на будущее. Для тебя я готов на все…

Ирина, растерянная, стояла у стола.

— Иринушка, — взволнованно промолвил он. — Я тебя… Я привык к тебе и не представляю…

Ирина не помня себя выскочила из кабинета и пошла не через цех, как всегда ходила, а во двор завода.

"Только бы не встретить кого-нибудь из знакомых. Что это? Меня любит Григорий Петрович?! За что? Что он во мне нашел? Вспыльчивая. Злая. Да у него же и семья! Трое детей. Может, это оттого, что семью он видит мало. Все цех да цех! А я? Мое-то поведение?! Может, дала повод к этому? Нет, я просто уважаю Григория Петровича. Иногда делюсь мыслями с ним, как с отцом или хорошим товарищем. Мы бывали даже вдвоем, но все в норме, в рамках".

Она стала припоминать командировку в Киев, в которой они были полгода назад. Вечером гуляли по многолюдному Крещатику. Потом сидели в кинозале. Смотрели кинофильм. Правда, она боялась, что ее руку возьмет Григорий Петрович. А потом так захотелось самой положить свои ладошки в его большие ладони! Но этого не случилось. Они даже не поделились впечатлениями о кинофильме. И как только покинули кинозал, перевели разговор на заводскую тему…

Возвращаясь домой, Ирина притворилась больной и не пошла с ним в вагон-ресторан. "Голова болит", — сказала она. Григорий Петрович принес ей бутерброды, бутылку кефиру. "Может, уже тогда… Нет. Это чувство появилось подавно". Полгода назад, когда они ездили в командировку, ничего подобного не было. Сколько же лет Григорию Петровичу? Наверное, сорок пятый пошел. Быстро несется время. А давно ли я с малюткой на руках пришла в цех к нему, Вербину, с просьбой принять на работу нормировщиком? А вот уже дочка осенью пойдет в первый класс.