Аркадий Крупняков - Вольные города

— Сам, может, и не донесет, но если мать его узнает...

— Не отходи ни на шаг от него. Пусть скорее домой едет. И ты поезжай с ним. Черемисский край навести. Если горные люди в сторону Москвы смотрят—прижми им головы к земле. Если Аминь доровьем будет слаб — лекаря своего приставь к нему. Здесь, в Бахчисарае, я велю брата его Абдыл-Латифа лечить. Надо, чтобы и >11 п здоровы были.

Магмет-Аминь пробыл в Бахчисарае всего четыре дня. Дваж- іі.і встречался с матерью, но получилось та«, что рядом с ним всегда был Авилляр. Потом хан уехал в Казань.

Черная тень священного газавата распростерла свои крылья над русской землей. Авилляр метался по волжским берегам и всюду оставлял свои страшные следы. Для начала он уговорил хана Аминя разделить Большой горный лужай на две части. Одну часть, от Свияги до Алтыря, отдал под руку местного татарина Садыка,

а прежнего, чувашина Торея, велел убить. Вторую часть, от Алты- ря до Суры, передал верному Казани черемисину Мырзанаю. Туга Изимов спасся только тем, что успел с семьей убежать в Касимов.

И в Касимове побывал паша Авилляр. И приехал он туда не один, а с красавицей Сююмбике. Хану Джанали шел семнадца­тый год, он был еще холост, и богатая Сююм приглянулась хану. Договорились, что летом Джанали (русские звали его Беналей) пошлет к мурзе Юсуфу сватов. Сююмбике Авилляр крепко обе­щал, что Джанали к тому времени будет ханом Казани.

Весной неожиданно заболел Магмет-Аминь и вскорости умер. Еще раньше умер Абдыл-Латиф. Сосватанная за Джанали, Сю­юмбике уже готовилась ехать вместе с женихом на казанский трон, но сторонники Москвы не захотели этого, и на престоле, неожи­данно для Авилляра, оказался брат хана — Шахали. Назначенный на весну священный поход на гяуров пришлось отложить на целых три года. В самом стамбульском султанате началась борьба меж­ду Селимом I и великим визирем-—тут уж не до войны.

Но паша Авилляр эти три года не дремал. Он тайно сносился с башкирами, ногайцами и тюменской ордой, готовил войска в Бахчисарае, и вскоре брат крымского хана повел на Казань вой­ско. Шахали пришлось бежать в Касимов, на казанский трон сел Саип-Гирей и признал над собой власть Турции.

Эта победа укрепила султана. Он сместил своего противника,' визиря Хюнкара, и поставил на его место Авилляра.

Над Русью нависала опасность турецкого ига.

И снова русские полки пошли на Казань...

Большую рать ведет сам великий князь Василий Иванович. Воины идут бодро, потому как поход ожидается нетяжкий. Отма­хать триста верст до Мурома привычному к походам ратнику — не велик труд. А дальше по реке Оке до Нижнего Новгорода на ладьях вниз по течению не езда, а одно баловство. Затем по Вол­ге до Казани опять же не против воды.

Другое дело воины малой рати. Им дорожка выпала трудная. От Москвы до Касимова, а оттоль через Арзамас до реки Суры топать пешком придется. Верст тысячу, ежели не более. А на Суре горная черемиса сидит, вояки такие лютые—не приведи бог. Опять надают взашей, как в позапрошлом году. Бредут по дороге ратни­ки, вздыхают, про себя бранятся. Ивашка идет впереди сотни, вор­чунов не слушает. У него думы об одном: зачем идут они в Ка­симов. Был бы с ним воевода — у него бы спросить, а тут послали митрополита — попробуй выпытай что-нибудь. Сидит он в воз­ке безвылазно, от рати не отстает и вперед не забегает.

Скоро и К асимовЖивет в том Касимове хан Шигалей, гам у него вогчина. Давно служит татарчук русским князьям, а с ним две- тысячи татарских воинов находятся неотлучно.

Шигалей — в Касимове полный владыка, именует себя, как и московский государь, пышно: хан Казанский, хан Касимовский, князь Каширский, шах Авиляр бен шах-Али. Натощак и не выго­воришь. Потому русские зовут его по-своему—Шигалей.

Ивашка гадает, зачем к хану митрополит прется. Наверно, снова к вере православной прилучать задумал. О том все знают, хана вот уже который год уговаривают бросить магометову веру— и все тщетно. Воевать за Москву хан рад, все русское принимать хочет, а веру православную не берет. Построил в Касимове для себя мавзолей, что по-татарски зовется текие. Этим он дал по­нять, что до самой смерти будет под сенью аллаха, и потому раз­говоры о вере кончились. А сейчас, видно, снова митрополит ре­шил за хана взяться. И верно, ради его безопасности две сотни человек делают не мал крюк, да и обречены на тяжкий поход.

Хоть и привык Ивашка к таким походам, однако обидно.

* * *

Шигалей за время сидения в Касимове брюхо наел, обленился. Воины от безделья занялись торговлей — развозят по дальним де­ревенькам мелкий товар: бусы, ленты, шпильки, приколки, гре­бенки. Десятую долю —хану.

Но такая жизнь не по нутру. И днем и ночью Шигалей думает о Казанском престоле. Клянет хана Саипа и всех Гиреев. Ждет вестей из Москвы. А их нет и нет.

И вдруг радость! Конник примчался во дворец и через мину­ту распростерся перед ханом.

— О великий и мудрый! Русские идут к тебе. Они уже близко!

Шигалей сразу понял — поход на Казань. Велел собирать вои­нов, приказал сжечь лубяные короба, в которых они развозили мелкий товар. Торговле каюк!

Ожил Касимов, зашевелились татары, забегали. Скребли ко­ней, точили ржавые сабли, молились аллаху. Хан оделся в празд­ничные одежды, хотел выбежать навстречу воеводе, но, взглянув в окно, осекся. По двору шел митрополит, а с ним двое монахов.

— У, шайтан! — зло выругался Шигалей.— Видно, зря поднял я войско. Думал, в поход идти, а тут поп! Опять начнет приста­вать. Стоило в такую даль ехать. Эй, слуга! Приготовь быстро по­стель. Я болен.

Касимовские татары, увидев митрополита, бросили готовить оружие, плевались во все стороны. Мурза Латиф, тайный недруг Шигалея, посланный в его войско специально, чтобы упреждать Саип-Гирея о намерениях Москвы, уже совсем было подготовил всадника в Казань. А как узнал, что с русскими приехал поп, пре­дупреждать казанцев раздумал и ушел спать.

Когда Даниил вошел в покои, хан лежал под тремя одеялами, стонал и кряхтел.

— Прости меня, владыка, что в постели встречаю столь поч­тенного гостя. Болен я, ой как сильно болен!

Митрополит ухмыльнулся и присел на скамью около кровати. Монах Шигонька встал за его спиной. Даниил долго и молча гля­дел на хана, потом грустно произнес:

— По глазам вижу, хан, что занедужил ты сильно.

— Слаб я стал, — тихо простонал хан.—Веру вашу принять бы­ло обещал, да, видно, поздно. До весны, пожалуй, не доживу. Вот и текие выстроил, могила готова, придется умереть в своей вере. Уж ты прости, владыка.

— Бог с ней, с верой. Тебя жаль. Ты для великого князя в лю­бой вере брат. Большую надею он на тебя питал в деле предстоя­щем, да, видно, не велел бог.— Даниил перекрестился, притворно вздохнул и, повернувшись к Шигоньке, тихо молвил: