Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

- Я всегда любовалась твоим лицом, благородный эмир, ныне же легла на лицо твое тень зла. Не сердись на Сююмбике — Она любит тебя.

И покорила Булата. Да что там Булат! Мурза Кучак, уж на что строптивый, и то Сююмбике покорился. Позвала царица Кучака, не стала спрашивать, как он служил Гиреям, сколько сторон­ников Москвы погубил, а просто сказала:

— Смотри, милый мурза, за Горный край ты перед ханом от­ветчик. Если что — с тебя спрашивать будем.

А мурза подумал: «От этой умной и хитрой бабы пользы взять можно больше, чем от Гиреев. Ей надо служить».

А в один из вечеров пришла в дом мурзы Шемкува. В другое время старуха ходила в Казань — долго добиралась, не по одному дню в доме мурзы бывала, дожидаясь, пока он заговорит с ней. За это время она досыта наедалась, отдыхала после долгой дороги. На этот раз, вызванная вторичным приказом, она мчалась в Ка­зань сломя голову, где верхом, где пешком, а где и на чужой лодке. На седьмом десятке лет легко ли? А в доме мурзы поесть, отдохнуть не дали — сразу к хозяину.

— Ты почему так долго не шла? Служить Казани надо честно.

— Тебе служу я,— так же зло ответила Шемкува.— А про тебя сказали, что ты ушел в Крым с Сафой.

— Ну ладно. Я слышал, что Аказ снова подбивает людей против Казани.

— Аказ исчез...

— Исчез?! Слава аллаху! Значит, первые вести были верны. Кто избран лужавуем?

— Пять дней шел спор. И Мырзанай добился своего.

— Как думаешь, куда девался Аказ?

— Ходят слухи, что он строил крепость на Суре.

— Как он попал туда?

— За тобой побежал...

— Погнался все-таки?

— Он вместо тебя встретил Шигалея. А тот с Тугой был в дружбе. И он его пленил, а может, так уговорил. Аказ водил урусов по лесам, указывал дубы для крепостных стен.

— А что этот жирный боров, Мырзанай, смотрел? Теперь он глава Горной стороны.

— Разъелся больно. Дал волю богачам, и оттого его не жалует простой народ. А Аказа он как огня боится.

— Где он сейчас?

— Мырзанай?

— Аказ!

— Ходят слухи...

— Ты, старая коряга, за сто верст слухи тащила?!

— Ты мне велел за Нуженалом следить. Про него все что хочешь спрашивай. А за Сурой я не бывала. Однако знала, что спросишь, и велела Мырзанаю туда Пакмана послать. Но не дождалась. Уж больно ты напугал меня вторым приказом. Если Акиз там—Пакман приедет.

— Скажи Мырзанаю: я ему за эту крепость на Суре голову оторву.

— Мы тебе доносили, могучий. Но тебя здесь не было — ты и Крым ездил, хана тоже не было.

- «Доносили, доносили»! Разве Мырзанай не мог людей, как раньше было, поднять, урусов развеять, леса им не давать?..

Передам твои слова.

Если Аказ жив — убить. Пусть в крепость людей подошлет, пусть наймет кого-нибудь, но голова Аказа должна быть у меня.

— Скажу. Эрви жива? Она тебе еще не надоела? Домой не думаешь прогнать?

— Ты считаешь, что пора?

— Ее суДьба будет схожа с моею. Натешатся — выгонят до­мой. А там ее не примут. И будет так же, как и я, до старости скитаться между своим илемом и Казанью.

— Сломать подкову можно,— сказал мурза.— Эрви живая...

— Неужто не смирилась?

- Такой упрямой я еще не видел.

Она тверда любовью,— сказала старуха после раздумья.— И ей вера помогает.

И хочу тебя просить — сумеешь сломить ее любовь и веру?

— Попробую. Этому меня учить не надо.

Тебя никто не видел в доме?

— Никто. Слуга прямо из повозки привел сюда.

Пойдем. Я тебе ее дверь покажу.

После приезда мурзы к Эрви стали относиться по-другому, служанка не ходила за ней по пятам, евнух разрешил ей одной бывать на дворе, подниматься на башню.

Сегодня Эрви долго стояла на башне, смотрела на Волгу, на прибрежные леса. Уходить в душную комнату не хотелось. Пришла Зульфи, принесла шаль.

Простудишься, госпожа. Все валидэ внизу, как бы тебя Не хватились.—Эрви молча спустилась по скрипучей лестнице, прошла в покои. Как тяжко было ей в этой мрачной, тесной комнате. Эрви попыталась отодвинуть створку окна, но она не под­нималась.

Вдруг в дверь кто-то тихо постучал. Эрви прислушалась. Стук омгорился. Она подошла вплотную к двери, спросила осторожно:

Кто?

I - Эрви, омсам поч [11].

Если бы за дверью раздался удар грома, Эрви так не испу­галась бы. Родная речь! За все месяцы, проведенные здесь, она впервые услышала слова на родном языке. И она узнала голос: это была старуха с Юнги. Дрожащими руками откинула крючок, приоткрыла дверь.

— Ты одна? К тебе никто не придет? А то мне — смерть.

Набросив крючок, Эрви осторожно прошла в темноту, ощупала

старуху.

— Не бойся. Я не пущу никого. Как ты сумела пройти?

— Подкупила стражу. Однажды я пыталась это сделать, но не смогла. В начале зимы...

— Я знаю. Иди сюда, под полог. Нас никто не услышит.

Эрви усадила старуху на лежанку, дернула за шнурок. Ши­рокие края полога упали, накрыв обеих.

— Я добиралась к тебе две недели. Послал отец.

— Он жив, здоров?

— Старик плох. Когда умер Туга...

— Туга умер?

— В ту же ночь, как тебя увезли в Казань. С той поры твой отец заболел...

— А муж мой, Аказ?

— Аказ? А разве в прошлый мой приход тебе не передали?

— Ни слова. Я случайно узнала, что ты была...

— Аказа нет. Погиб.

— Ты лжешь, старуха!—Эрви толкнула Шемкуву обеими рука­ми, старуха сползла с лежанки, потянула за собой полог. Он обор­вался, накрыл обеих. Шемкува поднялась, сбросила с плеч ткань, прошипела:

— Я столько верст плелась по бездорожью, пробиралась че­рез лесные чащи, чуть не утонула в болоте для того, чтобы ты назвала меня лгуньей. Я ухожу.

— Нет, не уходи. Не может быть... Аказ не умер!

— Так случилось. В тот день, когда тебя схватил Кучак, Аказ с друзьями кинулся за ним. В погоне он попал в плен к урусам. Наверно, ты не знаешь: на берегу Суры построена крепость. Ее назвали Васильсурск. Аказ работал там в цепях, он рыл потайной ход. Потом сбежал. Его поймали и... Русские измены не прощают.

— Не верю я тебе! Пойди прочь, колдунья!

— Спасибо и на этом. Прощай!

— Постой!

— Ни слова больше не скажу.

— Прости меня! Останься.

— Я ухожу. Я лгунья! Я...

— О юмо! Как мне поверить, что Аказа нет!—Эрви опустилась на колени около лежанки, уткнулась лицом в одеяло и заплакала. Шемкува склонилась над ней, как сова над пойманной мышью.

и ждала, когда Эрви поднимется. Она понимала, что достигла своего: в ее ложь поверили.

— Поплачь, поплачь. Слезы всегда приносят облегчение.

— Облегчение?—Эрви поднялась.— Нет я не буду лить слезы! Давай мне твое тряпье, я переоденусь и убегу. Сама все узнаю, но уж тогда — будь что будет. Снимай одежду!