Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

— В Свияжск, к тебе, он ездил часто?

— Он ездил не ко мне, а к Сане. Дела были.

— Аказ хороший человек. Его полюбить можно.— Это Эрви сказала с таким участием, что Ирина не поняла женской хи­трости и простодушно ответила:

— Когда он радом — я счастлива.

— Наверно, любишь?

— Сама не знаю.

— А он?

— Любил — сказал бы. А он молчит.

— Ты знаешь, что он женат.

— Этого он не скрывал и не скрывает. Да и какая она ему жена. Уехала в Казань давно...

— Ее насильно увезли.

— Силой можно увезти, но жить много лет...

— В плену она Аказу верна была.

— Кто этому поверит. Люди говорят...

— Муж верит. Я все ему сказала.

Ирина резко поднялась, испуганно шагнула к двери.

— Да, я! Теперь мы снова вместе.

— Зачем ты так со мной? Обманом выведала... И ему, наверно, так же лжешь?

— Об этом не тебе судить,— сурово ответила Эрви.— Зачем бе­жишь? Приехала его увидеть... Садись — поговорим.

— Жестокая ты,— оказала Ирина, помолчав.— Аказ о тебе другое рассказывал.

— Он тебя в жены взять хотел?

— Если бы хотел, давно взял бы.

— Зачем же ты приехала? Надеялась все-таки? Знаю, надея­лась. Я сама баба — я все понимаю. Если любишь, всю жизнь на­деяться будешь. Вот ты сказала: жестокая я. Поживешь среди злых людей, сколько я жила, будешь и ты жестокой.

— Во Свияжоке люди тоже на волков схожи. Саня все время в разъездах — надоело взаперти сидеть.

От последних слов Эрви вся сжалась, по спине пробежал холо­док— она вспомнила Казань. И поняла, как тяжело Ирине. И зло, поднявшееся сначала на девушку, вдруг ушло, сменилось острой жалостью.

— Ты, наверно, здесь хотела остаться? — тихо спросила она.

— Мне бы землянку тихую, работу добрую — боле и не надо ничего. Аказ сестрой меня назвал, ты не думай...

— Забудь обо всем, что здесь сказано. Одно помни: Аказ—мой муж. А я зла держать на тебя не буду. Живи.

На дворе все было по-старому. Так же, как и утром, девушки мяли в ступах коноплю и пели песни. Под крышей старого кудо вился сизый дымок, сладко пахло жареным мясом. Аказ прошел в клеть, бросил крошни, развесил шкурки лисиц и белок для сушки и не спеша вышел из клети. На дворе ждал его Санька. Обнялись. Аказ спросил:

— А где Ирина?

— В доме.

— Пойдем скорее. Я рад вашему приезду.

Ирина в избе была одна. Увидев ее, Аказ пошел ей навстречу, но она, вскочив с лавки, пробежала мимо, скрылась за дверью.

— Что это с ней стряслось? — сказал Санька удивленно.— Дорогой была весела, трещала как сорока...

— Наверно, с Эрви встретилась.

— С какой Эрви?!

— С женой. Она возвратилась...

— Зачем ты душу ей осветил, Аказушка? — после длительного молчания сказал Санька.— Ведь ты знал: жена вернуться может.

— Всю жизнь я ищу для людей счастья, всю жизнь хочу им добра. Но скажи: почему ни радости, ни счастья мне самому не досталось?

— Судьба твоя такая.

— Поэтому меня не вини. Не забывай: я народом правлю. И все знают: я обычаев народа ни разу не нарушил. Никто не ска­жет: «Наш лужавуй поступил несправедливо». Эрви прошла со мной сквозь свадебный костер. Об этом все знают.

— О том, как жила в Казани, знают?

— Об этом знаю я.

— А где Ирина? Не наложила б руки на себя. Пойду, поищу.

— И я с тобой.

На дворе потеплело. День распогодился, рассеялисъ облака, вышло солнышко. Ирину нашли за сараями, она стояла у полен­ницы дров и плакала. Аказ обнял ее, вывел во двор, усадил на ска­мью около дощатого стола, устроенного для обедов на воздухе. Сам ушел в кудо, где хлопотала Эрви.

— Гостей видел?—спросила жена.

— Видел...

— Я знаю. Тебе тяжело. Но мне не легче.

— Перенеси еду во двор. В доме душно. Пиво достань.

Расставив угощения, Эрви пошла в старое кудо за пивом. На

улице светило солнце, а в кудо было темно. Костер под очагом уже потух. Эрви подошла к окну и долго глядела через него во двор. Муж был весел, все трое часто смеялись. Аказ обращался к Ирине по-русски, и Эрви никак не могла понять, о чем они говори­ли. И оттого ей было невыносимо больно. Раза два она ходила в кудо за пивом и все время следила за Ириной. Ей нравилась эта женщина, но в то же время она боялась ее.

— Эрви, принеси мне гусли. Играть хочу,— сказал захмелевший Аказ.

Эрви принесла гусли и снова ушла в кудо.

«Песни петь захотел. К худу ли, к добру ли?—она вздохну­ла и задумалась.— Сколько лет прошло с тех пор, как Аказ был в Москве? — Эрви подсчитала, и вышло, что Ирине было тогда не более пятнадцати,—Девчонка! Нет, не о ней думал Аказ все это время»,— решила Эрви и улыбнулась...

А на дворе весело звучали гусли. Мелодия чистая, прозрачная— словно ручеек звенел под небом. Аказ начал петь:

Не забуду я сиянье Глаз твоих —

Двух ярких звезд.

Светит мне и ночкой темной Нежный цвет твоих волос.

У Аказа что на сердце, то и на гуслях. Это Эрви знала и тре­вожно прислушивалась к песне.

Не забуду стан твой стройный,

Голубой платок с каймой,

И во сне глубоком слышу Где-то рядом голос твой.

Сколько лет, завороженный,

На распутье я стою...

Где искать тебя, такую,

Ненаглядную мою?

Еще не окончилась песня, а лицо Эрви уже пылало. Она все поняла. Здая ревность снова зашевелилась в груди. «Вчера я дума­ла: это не его гусли. Ошиблась я. Это гусли Аказа. Сразу хорошо играть стали. Теперь я знаю, к кому лежит его душа»...

И пошли дни сердечных терзаний, бессонные ночи, жгучая рев­ность в груди, думы, думы — без конца.

Мужчины договорились оставить Ирину в илеме. Жить опреде­лили у вдовы. Муж ее, Айдар, умер давно, сын в войске Аказа. Старушка с радостью приняла Ирину в свой дом. Эрви возразить не смела—она привыкла в Казани слушаться мужчин. Однако бо­роться за свое счастье решила ожесточенно — не напрасно она прошла через многие муки, чтобы так просто отдать любовь. Если Аказа не было дома, за жилищем Айдарихи следили нанятые дев­ки. Но муж туда не заходил, он по-прежнему мотался между илемами, а всю последнюю неделю жил в Свияжске. Если Ирина выхо­дила за околицу или в лес, Эрви узнавала об этом сразу.

Ирина тоже тоскует. Каждое утро просыпается до свету, от­крывает окно и встречает зарю. Каждое утро ждет брата. А может быть, еще кого? Брат уехал в Свияжск и в Нуженал не кажет глаз. И Аказ тоже не бывал в Нуженале. Тут теперь хозяином Янгин. На­казали ему заботиться об Ирине и Эрви, он и заботится. Еды, дров у Ирины вдоволь. Вот только одежды русской нет, но Ирина сов­сем привыкла к марийским платьям. К Эрви в дом ходит редко, неласково встречает ее жена Аказа.