Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

— Ты, матушка, погоди.— Санька привстал с чурбака.— Мы только что об этом говорили: я Иришку сюда жить привезу.

— И я с этим же советом шла... — Палата спохватилась: — Где эти старые хрычи прячутся?

—Во-он, тот шалашик.— Аказ указал на берег.

Палата ринулась туда...

Под вечер Санька уехал в Свияжск, Ешка с попадьей ушел в Сарваев илем с намереньем поставить там часовенку.

Спать легли рано. Сон не приходил к Аказу. Сначала мешал спать Янгин. Он с подростками точил мечи, сделанные днем, шу­мел, разговаривал. Потом пришли думы. Об Эрви, об Ирине. Аказ и раньше не любил высказывать, что у него на душе, а теперь и подавно — он князь всей Горной стороны, он патыр, признанный всеми. Поэтому о своих сердечных переживаниях он никогда не го­ворил с людьми. Чаще, если приходилось невмоготу, он брал гусли, уходил в лес и в песнях изливал всю горечь сердечных мук, облег­чая душу.

Поэтому и сегодня он увел разговор об Эрви в сторону, когда его начал Аптулат, обрадовался появлению Палати, когда гово­рили об Ирине. В его сердце сейчас жили двое. В него пришла Ирина, но не ушла и Эрви. Аказ понимал: пока он верит в Эрви, пока живет надеждой на встречу, Ирина для него — сестра. И ее скорый приход в илем ничего не изменит. Но почему так радостно замирает сердце при мысли о встрече с Ириной? Думы одна за другой приходили к Аказу, они теснились в голове, некоторые исчезли сразу, а иные, как птицы в силках и тенетах, бились в сознании, не находя выхода. Он поднялся с постели, высек огонь, зажег фитиль в плошке с жиром. Снял со стены гусли, но вдруг за окном раздались тревожные голоса. Накинув поверх рубахи меховую телогрейку, надев на босу ногу сапоги, Аказ вышел.

По двору метались люди с факелами, храпели усталые кони, кто-то кричал, чтобы распалили костер и согрели воду. С криком распахнулись створки ворот, на средину двора медленно въехала повозка, запряженная парой лошадей. Аказ подбежал к повозке выхватил у кого-то факел, осветил человека, лежавшего на соломе. Это был Ковяж. Смуглое лицо его было бледно, нос заострился, щеки ввалились.

— Что с ним?!—крикнул Аказ, и от этого возгласа Ковяж очнулся, открыл глаза, попытался приподнять голову, но не мог. Аказ склонился к его лицу.

— Атлаш... Пакман ушли в Казань... Увели своих людей... Я не смог...

— Кто тебя?

— Атлаш... В спину, ножом...

К повозке подошел Аптулат со снадобьями, появился Янгин. Пока карт разметывал окровавленные тряпки и осматривал рану в кудо разожгли огонь, согрели воду. Аптулат осторожно повернул Ковяжа на бок, промыл рану, приложил к ней мазь, перевязал. Ковяж впал в беспамятство, стонал.

— Выживет? — с тревогой спросил Аказ.

— Крови много потерял,— ответил Аптулат,— шевелить нель­зя. Пусть в повозке полежит. Не умрет до рассвета — жить будет.

В хлопотах никто не заметил, как у ворот остановилась другая повозка. Двор был полон народу, около Ковяжа толпились жен­щины, старики. О несчастье узнали в илеме, и люди все прибы­вали. На Эрви никто не обратил внимания. Она поискала глазами в толпе Аказа, но не нашла. Около повозки причитали женщины. Сердце Эрви дрогнуло. Она пробилась сквозь плотные ряды лю­дей, встала на ступицу колеса, поднялась над повозкой. Узнала Ковяжа... Как дым, рассеялись мечты о радостной встрече. Гляну­ла на зажатый в руке вюргенчык, расправила и покрыла им скре­щенные на груди руки Ковяжа...

Утром чуть свет Аказ ушел. Ночной ветер разогнал толстые дождевые облака, небо прояснилось, выглянуло яркое, по-осеннему холодное солнце.

Эрви, проводив мужа, вышла во двор. На дворе девушки длин­ными пестами мяли в ступах волокно и пели монотонную, нескон­чаемую песню-жалобу.

Эрви вспомнила вечерний разговор с мужем, и в груди шевель­нулось что-то острое, и сердце заныло нестерпимой болью. Она снова вошла в кудо, села на шкуры, разостланные на нарах, за­крыла лицо руками и безутешно заплакала. А со двора неслась тоскливая мелодия, Эрви подхватила ее, всхлипывая, запела:

Что здесь ходил любимый мой,

Я от черемухи узнала,

Что тяжело вздыхал порой,

Березка стройная сказала,

Что разлюбил меня друг мой,

Давно известно сердцу стало.

Любимый мой... Желанный мой...

Так бывает всегда. Запоет женщина песню, выльет в словах печаль-тоску — и станет немного легче. Смахнула с ресниц слезы и Эрви. Смахнула, подумала про себя, какая она несчастная. Была она самой красивой девушкой в своем краю, ей предсказывали большую и долгую любовь, и сама Эрви верила этому. Но вот про­ходит жизнь, а любви нет.

Сколько лет ждала она встречи с мужем! Думала ли, что будет она такой печальной? Сначала спасала Ковяжа, он на краю моги­лы стоял. Какая уж тут радость. Потом Аказа спешно позвали в Свияжск. Пробыл он там больше недели, приехал, и снова ута­щили его друзья в Пакманов илем — что-то там недоброе случи­лось. Даже поговорить с мужем за это время как следует не пришлось. День и ночь полон дом чужих людей, как на постоялом дворе. То один ночует, то другой, а иногда по семь-восемь чело­век вповалку на полу спят.

До Эрви нет никому дела. Аказ привык один жить, люди при­выкли к тому, что он всегда один был—лезут к нему и днем, и ночью. Сначала она хотела хозяйством заняться, но Аказ сказал: «Отдыхай, работников без тебя найдется». Стала наряды, приве­зенные из Казани, примерять — Аказ . велел эти обноски выбросить. Теперь принялась она вышивать мужу рубахи.

После полудня снова пошел мелкий, облажной дождь, и Аказ вернулся, весь вымокший до нитки. Попросил смену белья, пере­оделся спешно и давай снова натягивать кафтан.

— Куда ты? В такую непогодь посиди дома. Не вижу тебя неделями. Есть хочешь?

/

— Мне не до еды. Топейка был?

— Эшпай приходил — ушел.— Эрви развернула рубаху.— Ты посмотри, Аказ, какой я узор нашла. Хороший?

— Да, да — хороший,— ответил Аказ, а на узор взглянул мельком.

— Ты погляди. Я его вышила для тебя.

— Мне до узоров ли сейчас, Эрви, и до нарядов ли? Весь Горный край теперь — моя забота. Я поесть как следует не ус­певаю. Ем на бегу.

— Не только себя — людей замучил...

— Я думал, ты меня поймешь. А ты...

— Ну, отдохни немного. Если дома побудешь, что может случиться? Хоть ночью забудь дела.

— Все видишь ты и слышишь. Вот-вот война начнется. Кру­гом тревога. Вот-вот появятся русские рати. А ты говоришь: забудь дела.

— Посмотри в окно. Дождь льет как из ведра. Кафтан мок­рый— простудишься. Захвораешь — дела совсем некому будет делать. Дождь пережди.

— Ладно.— Аказ снял кафтан, подсел к столу,—Давай поедим. Эрви побежала в изи-кудо и прямо в дверях столкнулась с