Аркадий Крупняков - Марш Акпарса

Через неделю русский посол уезжал в Москву. В сумке он увозил письмо Ивану Васильевичу, подписанное Юсуфом и Из­маилом. А паша Авилляр увозил другое письмо — султану. И написано в нем было вот что:

«...Ты, великий султан, печешься о себе, а не о нас, землею нашею не владеешь, живешь далеко за морем, и нам ни в чем не помогаешь. Мы же, скудные и убогие, получаем от царя москов­ского все, что потребно нам, ногаям. И если не помнил бы царь московский наших нужд житейских, то мы не могли бы жить ни единого дня. И за его добро подобает нам всячески помогать ему против казанцев, за их перед ним великое лукавство и неправду...»

Так уж в жизни устроено: знатному все, а простому — ничего. За турецкое посольство Петра Тургенева пожаловал царь саном боярским, а Андрюшка Булаев послан был снова в свою сотню. Даже поговорить с государем не удалось. А сделало посольству великое дело. Теперь со стороны ногайских степей, да и с ту­рецкой стороны помощи Казани не видать. Петр Тургенев уверил Ивана Васильевича в том, что капудан-паша будет чинить Солисану всяческие помехи и если надо ждать опасности, то только от крымского хана.

Хану Шигалею во Свияжск пришел приказ: черемисский и чувашский полки отпустить пока по домам, чтобы не кормить такую ораву, пусть они ждут появления русских ратей, пусть строят мосты, уделывают дороги, готовят рати.

Совсем худо пришлось мурзе Кучаку. Возвратился он в Ка­зань, а там уж известно, что ждут на престол нового хана, а Сююмбике и Утямыш-Гирей доживают у трона последние дни.

Загорелась земля под ногами мурзы Кучака. Узнали крымцы, что смерть Сафы-Гирея его рук дело, возненавидели. А без поддержки их мурзе в Казани не удержаться. И в Крым бежать тоже нельзя: Гиреи за своего хана сразу хребет сломают.

Собрал он всех, кому в Казани жить стало опасно, и убежал

из города, пограбив все, что можно.

Бросились бежать вверх по Каме, надеясь пересидеть где-то до лучших времен. Но нарвались на крепкие стрелецкие посты и, спешно отойдя, метнулись влево, вверх по Вятке. Кучак был уверен, что на Вятке русских нет. И ошибся. Там по велению Ивана уже стояли сторожевые отряды Бахтеяра Зузина, Федьки Павлова да Северги. Узнав о приближении крымцев, стороже­вики затаились по берегам и, выждав, когда татары сели на са­модельные плоты и вышли на середину реки, налетели на них в легких лодках, иных побили, а многих взяли в плен.

Пленные были доставлены во Свияжск к хану Шигалею.

Мурза Кучак надеялся спасти свою жизнь. Шигалею большого зла он не делал никогда и потому думал, что если согласится служить Москве, то Шигалей за это его помилует. Но когда рядом с ханом увидел Аказа, поджилки у него затряслись.

Антошка Северга, что привел крымцев, спросил:

— Живоглотов энтих куда девать будем?

— Ты что, не знаешь? Секим башка — и все тут. Ты ду­маешь, такую орду кормить будем?

После тщательного допроса именем государевым повелел Шигалей пойманных казнить. Зная давнюю вражду Аказа к мурзе, хан сказал:

— Кучака бери себе. Делай с ним что хочешь. Смерть при­думай, какую— знаешь сам. Бери.

Аказ подошел к связанному мурзе, велел ему встать. Кучак побледнел. Зубы его стучали. Быть может, впервые за многие го­ды в жестокое сердце мурзы властно вошел страх. Много опас­ных минут было в жизни Кучака, но тогда он не боялся так, как сейчас. В набегах, схватках мурзе грозила смерть, и это не стра­шило прирожденного воина. Но сейчас предстояла смерть мед­ленная, мучительная от жестокого врага. Кто знает, на сколько растянет этот черемисин его мучения, какие пытки придумает его озлобленный ум?

— Много лет я ждал этой встречи, мурза. Пойдем,— сказал Аказ.

Медленно спустились с горы, вышли из крепости на узкую тро­почку, бежавшую меж густого кленового леса. Аказ толкнул мурзу вперед, и тот медленно пошел по стежке, чувствуя за собой острие копья.

Шли долго. Когда вышли на большую, подернутую по краям туманом поляну, Аказ поставил мурзу к дереву, сам сел напротив на высокий пень. Начал не спеша говорить:

— Много зла принес ты, мурза, мне и моему роду. Говорят, ты убил моего деда Изима, смертельно ранил моего отца Тугу. Ты украл мою молодую жену, ты исковеркал мою и ее жизнь... Сколь­ко нашей крови пролил ты в день моей свадьбы, сколько жи­лищ наших спалил? Сколько людей моих ты ограбил, сколько жен наших осквернил. Разве можешь искупить ты все зло, ко­торое причинил моему народу! Ты заслужил страшную смерть, мурза,— и Аказ вынул из-за пояса нож.

Мурза упал на траву животом вниз. От страха, от своего бессилия дико взвыл:

— Ы-ы-ы!!

Аказ подошел к нему, ногой перевернул его на спину, плюнул в лицо.

— Прошу тебя... Аказ... сделай смерть короткой! — умолял мурза.— Я скажу тебе, где спрятано мое золото!

— В таких делах золото цены не имеет,— сказал Аказ.— Гордость свою отдай. Целуй мою ногу!

Мурза приподнялся и чмокнул носок сапога.

— Если бы знал мой народ, какой человек угнетал их столько лет! Ты не только презренный трус, мурза, но и низкий человек. Самый захудалый мужичонка из моего илема не целовал твоих ног и не будет никогда. А ты кичился своим благородством, кровью великих ширинов, храбростью и гордостью! Ты даже умереть достойно не умеешь! Я хотел тебя убить, но разве нужна смерть этому червяку? Убить тебя, беззащитного и презренного,— опо­зорить себя и свое оружие. Знай, мурза Кучак, я воин и не за­пятнаю свою честь убийством человека, лижущего мои ноги! Я отпускаю тебя! Иди! Думаю, что мы встретимся в бою—и тогда я убью тебя честно.— Аказ приставил к дереву мешавшее ему копье и начал перерезать веревки на руках мурзы.

Дальнейшее произошло мгновенно. Кучак перевернулся, под­скочил к дереву, схватил копье и с силой метнул его в грудь Аказа.

О, если бы под кафтаном не было панциря — копье прошло бы насквозь. Но раздался скрежет, мурза понял, что грудь Аказа защищена, и бросился бежать. В несколько прыжков он достиг леса и скрылся в нем.

Аказ упал. Панцирь был легкий, кованого серебра, и копье, пробив его, застряло в металле. Кончик копья чуть-чуть поцарапал грудь. Аказ почувствовал, как под панцирем растекается горячая кровь. Боли почему-то не было.

— Спасибо тебе, Москва,— прошептал Аказ.— Не панцирь ты подарила мне, ты подарила мне жизнь.

ГУСЛИ АКАЗА

Кончилось бабье лето.

Повозка легко катилась по влажной лесной дороге. Эрви с наслаждением смотрела по сторонам. Мимо проплывали убранные поля, конопляники, рощи белоствольных берез, солнечные опуш­ки, глухие боры, овраги с холодными и стремительными ручьями, тропинки, засыпанные ворохом опавшей листвы. Ветерок приносил грибные запахи, дым от костров, запах смолы и тонкую, еле уло­вимую горечь моховой пыльцы.