Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии

— Если ты так жаждешь славы, почему ты не попытаешься достигнуть этого на другом поприще, в литера­туре, например, или, уж если на то пошло, подготовить себя к политической карьере?

— Все из того же чувства, которое не позволяет мне терпеть поражения. В искусстве воля — второстепенный элемент, там все подчинено таланту. Самый ленивый из поэтов может создать великое произведение, подчас не желая и не зная этого. В политике огромную роль играет удача. Если бы я знал, что через двадцать лет будет война, я бы посвятил себя военной карьере, потому что тогда бы я мог отличиться на поле боя. Но кто может об этом знать? В провинции не прозябало бы столько Напо­леонов, не имеющих возможности заявить о себе. А сколько неведомых людей могло бы оказаться кардиналами Ри­шелье, если бы всесильный случай поставил их вдруг во главе государства! Немилость судьбы пугает меня. Я боюсь стать таким, как Тити, как Стэникэ, как другие, смешаться с ними, боюсь, что в силу обстоятельств буду вынужден кланяться им. Я обязательно хоть чем-нибудь должен от них отличаться. Я считаю, что единственное поприще, где нормальный человек только благодаря своей поле может достигнуть выдающегося положения, это на­ука. Если бы я захотел стать поэтом, может быть, я и не смог бы этого добиться, но крупным врачом я и хочу, и могу стать и обязательно стану, я это точно знаю.

Говоря это, Феликс стиснул кулак, глядя прямо перед собой.

— Значит, тебя, Феликс, больше волнует твоя карьера, чем любовь. Какую же роль должна играть в твоей жизни женщина?

— Женщину я понимаю как друга, разделяющего мои надежды, и в то же время как цель всех моих усилий. Женщине я бы посвятил все.

— Твой идеал прекрасен, Феликс, — сказала Отилия, приглаживая ему взъерошенные ею же самой волосы. — Это идеал молодого человека, который многого достигнет в жизни. Я понимаю тебя. Но если женщина не сможет подняться на ту высоту, на которой ты находишься?

— Не понимаю. Я ведь от нее ничего не требую!

— Феликс, ты плохо знаешь женскую душу. Девушка может восхищаться юношей с возвышенными мыслями, но это скучно, и она зачастую предпочитает средних людей. У нее свои идеалы, ей хочется нравиться, пока она молода, видеть вокруг себя мужчин. Честолюбивый человек всегда немного эгоист, что бы ты ни говорил, и он стре­мится превратить женщину в икону для себя одного.

— Значит, ты находишь, что я честолюбив и... сделаю тебя несчастной?

— Я этого не хочу сказать, Феликс. Я просто отме­чаю, что по сравнению с тобой я серая, заурядная. Твоя воля внушает мне уважение. До сих пор я смеялась над чересчур серьезными людьми, мне нравились люди, у ко­торых есть шик. Я даже не знаю, кто у нас премьер-ми­нистр, так мало меня интересует мир преуспевающих лю­дей. Мы, девушки, Феликс, существа посредственные, не­поправимо недалекие, и единственное мое достоинство в том, что я отдаю себе в этом отчет.

Огорченный Феликс встал:

— Отилия, ты все время словно ускользаешь у меня между пальцев, ты не любишь меня. Хочешь, я переме­нюсь и превращусь просто в человека, у которого есть шик. Я попытаюсь!

— Не пытайся, потому что заурядность тебе не идет. Я действительно очень тебя люблю. Я не запрещаю тебе превратить меня в цель своей жизни. Пусть будет так, будто я этого достойна. Но я недостойна, вот в чем дело.

— Уверяю тебя, что достойна.

— Недостойна, Феликс, ты сам увидишь. Когда ты го­ворил об идеалах, я думала о том, что не стерла пыль с рояля. Что ты хочешь? Я глупа. Как ты смотришь, если я немного поиграю?

Не дожидаясь ответа, Отилия взяла Феликса за руку и повела в комнату, где стоял рояль, открыла крышку, сдула пыль с клавиш и, насвистывая, заиграла «Песню без слов» Чайковского. Потом она подбежала к окну и за­глянула во двор. Снег валил хлопьями, и этот снегопад, казалось, глушил, гасил все звуки. Деревья отяжелели от снега, а строительные материалы дядюшки Костаке, ^по­крытые белыми шубами, напоминали полярные постройки. Через двор вся запорошенная снегом прошла Марина с лицом эскимоски. Послышался звон бубенцов.

— Знаешь что? — быстро сказала Отилия. — Мне хо­чется прокатиться в санях. Доставишь мне это удоволь­ствие?

Феликс с радостью согласился, и вскоре они уже си­дели в узких санках за спиною огромного кучера, занимавшего весь облучок. Отчаянный мальчишка кричал и бежал за ними, время от времени вспрыгивая на запятки. Извозчик сбоку стегнул его кнутом и смачно обругал. Подбадриваемые бубенцами, саврасые лошади, покрытые белой сеткой, мчали легкие сани по снегу, красиво вски­дывая ноги и принимая академические позы взмыленных коней с картин Жерико [34]. Огромный бульдог бежал впереди них, упорно лая и злобно хватая за кисти сетки. На плечи и голову Отилии и Феликса, до самой шеи укутан­ных полостью, сыпались снежные хлопья. Они были та­кие большие и падали так часто, что Отилия высунула язык, чтобы попробовать, каковы они на вкус.

— Правда, хорошо? — спросила она Феликса.

— Да! — ответил юноша.

Ему было весело, но радость эта исходила прежде всего оттого, что Отилия была рядом с ним. Девушка же, наоборот, радовалась снегу, морозу, самой прогулке и тай­ком дружескими жестами одобряла мальчишек, которые пытались прицепить свои салазки к саням. Выехали на шоссе. Снегу было так много, что дворники едва успевали сгребать его в большие, похожие на нафталиновые, кучи вокруг лип по ту и другую сторону дороги. Отилия, ткнув пальцем в спину извозчика, одетого в тяжелый тулуп, дала знать, чтобы он остановился. Она выпрыгнула из саней и с наслаждением упала на спину прямо в сугроб. Рас­красневшееся нежное лицо девушки было свежо, как яб­локо. Изо рта на морозе выходили клубы пара. Это ее очень забавляло. Она подозвала Феликса и, надув щеки, стала ему показывать, как валит пар. Феликс ощутил тон­кий аромат, примешавшийся к вяжущему запаху снега. Скользя ботинками, Отилия бросилась по снегу, крича вслед какой-то компании, ехавшей на целом санном поезде, который везли две лошади, запряженные цугом. Словно изнемогая, она падала то в один, то в другой сугроб. Она была в снегу с головы до ног, снег запорошил ей волосы, уши, глаза. Несколько ребятишек столпилось вокруг нее, потом они разбежались, и один из них стал бешено бом­бардировать ее снежками. Отилия наклонилась и тоже бросила в него снежком, закричав:

— Мошенник!

— Не так, — поправил Феликс, — а мо-мошенник! Оба рассмеялись. Когда они опять сели в сани, Отилия сказала:

— Как, должно быть, замечательно теперь в имении у Паскалопола, среди снежных полей! Мчаться в безумной скачке, словно под allegro на фортепьяно.

Феликс ничего не ответил, только улыбнулся, как по­казалось Отилии, принужденной улыбкой. На проспекте Виктории, недалеко от дома помещика, Отилия после дол­гого молчания взяла Феликса под руку и робко предло­жила: