Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

— Не очень, — согласился Хрустов.

— Я сам объяснюсь с товарищем Гринько. Постараюсь это сделать как можно деликатнее. Вы мне, надеюсь, доверите этот разговор, подполковник?

— Так точно. Я как раз сам вас хотел попросить…

Волков задумался.

— А не приходила ли вам в голову, подполковник, мысль, что вся эта лабуда с пожарной машиной, с часами-передатчиком затеяна только для того, чтобы отвлечь наше внимание? Заморочить нам голову. А на самом деле…

— Гостя надо ждать с другой стороны? — закончил фразу Хрустов. — Думаем, кто бы ни пришел, он наверняка выйдет на Сметанину.

— Может, да, а может, нет.

Подполковник, вздохнув, кивнул, признавая шаткость своего вывода.

— Все, что мы можем, это удвоить охрану на полигоне. Я уже запросил подкрепление.

— Насколько я знаю, журналист Грачев лично знаком с предполагаемыми агентами, — заметил генерал.

— Его услуги вряд ли понадобятся: мы располагаем их портретами, отпечатками пальцев и т. д.

— Но они тоже знают его в лицо.

— Конечно, товарищ генерал.

— Если кому-нибудь из агентов удастся проникнуть сюда и он столкнется лицом к лицу с Грачевым, может возникнуть неприятная ситуация.

— Да, его постараются убрать, — согласился Хрустов.

— Ваша задача не допустить этого. И доложите мне через час сводку о поведении предполагаемого противника у наших восточных берегов.

— Есть! Разрешите идти?

Генерал остался один. Но думал он не о журналисте Вячеславе Грачеве, которому угрожала опасность. Другой человек сейчас занимал его внимание. Гринько.

Секретарша доложила:

— К вам по срочному делу заместитель генерального конструктора товарищ Гринько.

«Ну вот, на ловца и зверь бежит», — подумал Волков, и мрачное настроение, владевшее им, еще более усилилось. Он был противником всяческих служебных романов, особенно тех, которые командированные спешат завести на стороне каждый раз, когда оказываются вдалеке от дома. Какая нечистоплотность! А теперь изволь иметь дело с этим ловеласом. Он, видите ли, занят личными делами, в то время как порученное всем им огромной важности дело находится чуть ли не под угрозой провала. Волков готов был провести разговор с Гринько на повышенных тонах.

Но вошедший в кабинет зам генерального был настолько непохож на себя, что Волков попридержал свой язык. Гринько явно растерян, волнение смыло с его лица все краски, он бледен, даже фигура его выглядела не такой внушительной, как обычно.

— Я вас слушаю, Николай Егорович, — сухо произнес Волков.

— Товарищ председатель государственной комиссии, разрешите доложить: пуск в намеченный день состояться не может. По вине конструкторского бюро, — голос его сорвался. Но он выдавил из себя: — По моей личной вине.

— Садитесь, выпейте воды и расскажите обо всем толком.

После того как Гринько закончил рассказ, Волков задал вопрос:

— Сколько вам понадобится времени, чтобы установить другое устройство?

— Установим за неделю. Но еще несколько дней уйдет на наладку, проверку…

— Так. — Генерал-лейтенант задумался. — Вы, надеюсь, понимаете, чем грозит для нас всех срыв намеченного срока запуска?

Гринько сидел, низко опустив голову.

«А он молодец», — с неожиданной теплотой подумал Волков. Сам был инженером и понимал, что возможность осечки при использовании прибора Гринько была ничтожно мала и могла бы вовсе не приниматься во внимание. Гринько тоже, конечно, знал об этом, но промолчал. Не хотел искать себе оправдания.

— Идите и приступайте к работе. Даю вам десять дней.

Гринько выпрямился, как будто огромный груз упал с его плеч.

— Будет сделано, товарищ генерал-лейтенант! — воскликнул он. На измученном лице появилось нечто вроде улыбки.

— Это еще не все неприятности на сегодняшний день, — покашляв, произнес Волков. — Вы, Николай Егорович, как мне стало известно, довольно близко сошлись с одной молодой женщиной. Кажется, ее фамилия Сметанина…

Гринько вскочил, и по лицу его пошли пятна, он воскликнул:

— Товарищ генерал! Это сугубо личное дело, и я прошу…

— Сядьте, сядьте, Гринько, — сказал Волков. — Поверьте, никто не собирается вмешиваться в вашу личную жизнь. Но тут вот какое обстоятельство…

Изложив как можно более деликатно историю о полученной Сметаниной записке и часах с «начинкой», он затем твердо сказал:

— Николай Егорович, хочу, чтобы вы поняли. Сметанина сама нам сообщила о полученной записке. Этот факт говорит о многом. Мы думаем, что она ничего не знает о передатчике в часах.

— Так давайте ее спросим!

— Нет. Спрашивать мы ее сейчас ни о чем не будем. И вы не должны подавать вида, что вам что-либо известно. Не исключено, что ваша подруга слышала от вас дату запуска.

Гринько покраснел, и генерал понял, что попал в цель.

— Это даже хорошо, — великодушно произнес он. — Надо только, чтобы она ничего не знала о возникших сложностях и о переносе даты запуска. Вы должны вести себя так, как будто по горло заняты подготовкой к двадцать пятому. Мол, потом станет легче.

— Товарищ генерал! Мне не хотелось бы начинать свою жизнь с Раисой со лжи, недоверия…

Волков вышел из-за стола, подошел к Гринько и дотронулся до его руки.

— Это только в романах гладко бывает, — со вздохом сказал он. — А в жизни все грубее и сложнее. Поверьте мне, пожилому человеку. На вашу долю, я имею в виду вас и Сметанину, выпало тяжелое испытание. От того, как вы его выдержите, зависит вся ваша дальнейшая жизнь. Действуйте, как я вам сказал. Ваше счастье — в ваших руках.

После ухода Гринько генерал-лейтенанту позвонил начальник особого отдела Хрустов и сообщил:

— У восточных берегов отмечена высокая активность американских разведывательных средств. В нейтральных водах — корабли, подводные лодки, в небе — самолеты. Заправляются прямо в воздухе, боятся пропустить главный момент в испытании.

— Пронюхали, черти, — ответил Волков.

Положив трубку на рычажки, он погрузился в глубокую задумчивость. Потом вызвал секретаршу, попросил принести стакан горячего чая с лимоном и заказать разговор с главкомом.

— Сначала чай, а потом разговор.

Ему еще нужно было время, чтобы додумать одну мысль до конца и решиться на предложение, которое он собирается сделать командующему,

Северное короткое лето шло к концу. А Косте Барыкину казалось, что это идет к концу его собственная неудавшаяся жизнь. Он наклонился над бочкой, чтобы пригладить разлохматившиеся волосы дождевой водой, смахнул рукой пожухлый кленовый лист и замер, увидев в водяном зеркале свое отражение. Лицо его тоже было желтое, пожухлое, под стать листу. Куда девалась его беззаботная молодость, его веселье. Если по совести говорить, то и прежде причин для веселья мало было. Жизнь его не заладилась с самого начала. Все время хотелось чего-то большого, а жизнь подсовывала все время какую-то мелочь, дрянь, вот он и сбился с шага, а там понесло-поехало. Непутевые дружки да водка сделали остальное. Он уже давно жил так, когда достаточно сделать еще одно неверное движение и покатишься под откос.