Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

— Но ведь коллективный невыход на работу — это, в общем-то, крайняя мера. А разве нельзя было обратиться в профком, в партбюро?.. В райком, наконец?

Барыкин, не сводивший до этого с Вячеслава насмешливого взгляда своих пылающих глаз, расхохотался ему прямо в лицо:

— Неужели ты думаешь, что не обращались? Сто раз! Да всем на наши обращения было наплевать! Есть инструкция, есть норма, и баста. Начальству что? Вычеты-то за перерасход идут не из их кармана. Вот мы и не вышли на работу. День простояли. План не выполнили. Продукцию недодали. Кто, по-твоему, за это должен ответить? Я? Или Святский, который подписал глупый приказ? Ясно — он! Вот сделай на него начет. После этого он инструкцию, прежде чем спустить вниз, будет языком вылизывать. Разве не так? Так почему мне, дураку, понятно, а всем умникам нет? Пуганули немного Святского. А надо будет, еще и не так пуганем. По-настоящему.

Барыкин с неприязнью взглянул на корреспондента:

— Извиняйте, времени нет… Это вы на зарплате, а я на сдельщине. — Он с силой захлопнул капот своего лесовоза, залез в кабину, завел мотор и отъехал, оставив за собой черный шлейф вонючего дыма.

Механик в глубине гаража перестал громыхать железом. Может быть, прислушивался?

Грачев вступил в полутьму. Косой столб света из узкого оконца освещал крепкую фигуру склонившегося над тисками Зубова.

— Вы слышали, товарищ Зубов, наш разговор?

Механик распрямился, ответил с достоинством:

— Не имею привычки подслушивать чужие разговоры.

Грачев смутился:

— Я не в этом смысле… Короче, что вы думаете о Барыкине? Ведь он, кажется, ваш друг.

— Друг? С чего вы взяли?

— Ну как же… Я слышал, что буквально на днях вы от беды его спасли. Можно сказать, грудью закрыли. Расшвыряли хулиганов. Один даже в больницу угодил.

По лицу механика промелькнула тень.

— Извините, даже неприятно вспоминать. Ну пристали местные парни к девушке, ну пуганул я их. И что? Раздули из этого целую историю! А насчет того, что кто-то попал в больницу… Я тут, поверьте, совершенно ни при чем. Один оголец неожиданно упал, вывихнул руку. Делов-то.

— А как вел себя в этой истории Барыкин?

Механик улыбнулся:

— Гонора-то много, а вот силенок маловато. Прежде чем ввязываться в драку, надо сперва подумать, справишься ли. Все надо делать с умом.

— А в этой истории с невыходом на работу, как вы считаете, Барыкин действовал с умом?

— Вообще-то меня тем днем в гараже не было. Руку зубилом повредил. Видите, до сих пор в повязке. Что я могу сказать? Погорячились ребята. Не одобряю! Надо было тихо, мирно… Глядишь, начальство бы и поумнело. Признало ошибку.

— Говорят, Барыкин был заводилой?

— Раз говорят, значит, так. Заело парня. Решил Святскому свой характер показать. Ревность, видишь ли. Девку с начальником не поделил. Из-за нее и драку у клуба устроил. Молодой, глупый… Авось образумится. Всё! Не пытайте меня больше. И так язык распустил, словно баба.

Выходя из гаража, Вячеслав подумал: нет, механик не похож на человека, способного ни с того ни с сего дать волю языку.

Так кто же не прав в этой истории с забастовкой? Сложившаяся в голове Грачева схема — отрицательный главный инженер и передовой рабочий — рушилась.

Вяткин сидел на пеньке и ел с ладошки ярко-красную землянику. Его круглое лицо выражало явное удовольствие.

Только что закончился обед. Кое-кто из рабочих орудовал алюминиевой ложкой за длинным столом под временным, наскоро сколоченным деревянным навесом, один парень споласкивал под рукомойником кружку, остальные лежали, развалясь на земле, курили.

Эти мирные картины резко контрастировали с тем, что видел Вячеслав на делянке Клычева. Там — доведенное до предела напряжение непрерывно работающего механизма, здесь, как показалось ему, — расслабленность, доходящая до разгильдяйства.

В бригаде Клычева обедали по очереди, чтобы не терять даром времени. Судя по всему, Вяткина проблема экономии времени не волновала: ели все вместе. Да еще отдыхали после обеда.

В леспромхозе ходили слухи, что Вяткин ухитрялся добирать план за счет прибыли от устроенного им побочного промысла: что-то делали из отходов древесины и выгодно реализовывали. Вячеслав начал разговор с вопроса: правда ли это?

Бригадир отпираться не стал. Кратко сказал:

— С руками отрывают. Деньги дают да еще благодарят.

— А что вам мешает так же наладить дело, как в клычевской бригаде? Я слышал, они за полгода план трех кварталов выполнили.

Безмятежное выражение точно ветром сдуло с лица Вяткина. Глаза недобро блеснули.

— Накинулись на лес, не зная удержу, — хмуро проговорил он. — И знай себе пилят и валят… А зачем столько, спрашивается?

— То есть как зачем? — опешил Вячеслав. — Разве стране лес не нужен? Для строек? На экспорт? Валюта не требуется?

Вяткин оживился:

— Вот вы о валюте заговорили. Что ж, правильно. Потому как о рублях говорить резону нет. Сами их печатаем, сами у себя в долг берем, сами себе долгов не отдаем. Нам самим трудно разобраться что к чему. А вот валюта — она счет любит! С ней шутки плохи. Где-то я вычитал… До 1913 года лес составлял десять процентов всего экспорта России. Да и сейчас за рубеж идет немало… Только что́ идет? Все больше стараемся продать лес-кругляк. А он, между прочим, в три раза дешевле, чем доски! Так почему же, спрашивается, не продавать доски, столярку, отделочные материалы? Это же втрое выгоднее. Да и лесу понадобится сводить втрое меньше.

— Ну и почему мы этого не делаем?

— Лесопереработка не может. Нет нужной техники… Нет навыков. Да что там — обыкновенной хозяйской заботы нет.

Вячеслав понимал: то, что говорит ему Вяткин, наверняка отголосок тех долгих разговоров, которые бригадир вел со своим единомышленником — главным инженером. Все это выглядело довольно верным… Но раздражала маниловщина, печальным знаком которой были отмечены многочасовые рассуждения — как Дон Кихота, так и его верного оруженосца.

— Мы много говорим. Но надо что-то и делать. Почему бы, скажем, не организовать с англичанами совместное предприятие по переработке леса?

— А это вы лучше спросите у нашего бывшего начальника Курашова. Он в главке, ему сверху видней.

— А сами вы ничего не можете?

— Можем! Бросить работу к чертовой матери и не начинать, пока наш дорогой товарищ Курашов не сдвинет дело с места.

— И вы тоже призываете к забастовке? — чуть ли не с ужасом воскликнул Вячеслав.

Вяткин расхохотался:

— Где уж нам… Будем, как раньше, перебиваться с хлеба на воду. И канючить, канючить, канючить…

Вяткин поднялся с пенька, вытер губы ладонью.

— Эй, ребята, кончай перекур! А то корреспондент сердится: фотографировать нечего.