Светлана Петрова - Беспамятство

Своеобычный собеседник, а все-таки живая тварь рядом, и очень неглупая. Теперь это была сё реальность. Её личная и очень

важная реальность, смягчавшая одиночество, к которому она так стремилась, живя в Москве, чтобы избежать свидетелей своих переживаний, Одиночество только маячило где-то впереди и ещё нс наступило всерьёз, а уже потеряло ореол чудодейственного средства от душевной боли. Пока ещё Ольга до конца нс осознала, что её натуре одиночество противопоказано, и вечерами интуитивно тянулась к старухам, даже к Таньке Косой и Матвеевне, рассказывала им про столицу и разные заграничные города.

Стояла бабья осень, последняя мягкая тёплая пора перед долгим ненастьем, Ольге в голову нс приходило, что осень в деревне окажется такой прекрасной и гак приятно будет сидеть перед палисадником на отполированной задами деревянной скамье без спинки. Столбцы уже подгнили, недавно Максимка поставил новые, но доску, на которой сидела ещё его прабабка нс тронул. Иногда Ольга безо всякого дела ездила в Фиму, хоть каждый раз польза от поездок была - привозила на всю деревенскую общину хлеб, мыло, свечи и вообще все, что заказывали.

Кажется, самое время выбраться в поле. Но она все отодвигала этот поход, придумывая разные мелочные предлоги. Так битые жизнью откладывают «на потом» единственное удовольствие, чтобы никакие случайные помехи не воспрепятствовали насладиться им в полную силу. Главным препятствием был глубоко спрятанный страх разочарования — а вдруг она выдумала этот простор, и ощущение освобождения от всего, что было и что будет, сё там не ждёт? Что тогда? Ведь в зависимости от этого ожидания оиа выстраивала свою новую жизнь. Возможно, глупо, по-детски, но нужно же ей к чему-то прилепиться, во что-то верить?

Наконец, в сухой ветреный день наследница фамилии Чеботаревых (о том, что оиа также и Большакова, Ольга запретила себе думать) собралась с духом, надела стеганку, резиновые боты, повязала голову мохеровым шарфом и направилась в ноле, которое вначале нс узнала — словно попала в чужую сторону. Та часть, хорошо распаханная, на которой прежде сеяли рожь, гречих}^ и овёс и которая была житницей края, заросла березами, а другую обитатели Фимы и близлежащих деревень заняли под личные, довольно внушительные, огороды, поделив землю на квадратики и полоски. Урожай давно убрали, картошку выкопали, почва осела, но знающий мог прочесть по характеру кочек, что тут росло. За

этим полем, если нс полениться и пройти километр-два но меже, открывалась голая земля, Тут давно не пахали, жёсткая дернина отвергала семена деревьев, поэтому пейзаж нс изменился с тех пор, как Ольга помнила сто по предыдущей поездке.

Тугой ветер пластал сухие стебли серой отжившей травы, бил Ольге в лицо, мешал дышать и смотреть, выдёргивал из-под шарфа длинные пряди волос. Справа вдалеке угадывались холмы, а впереди, за оврагами, до самого горизонта тянулась бескрайняя равнина. В огромности этого однообразного пространства таилось что-то первозданное, непостижимое, требующее принять себя на веру, как бесконечность в математике. Рождалось обманное ощущение вечности жизни. Поле лежало спокойно, будто ни на что не претендуя, но от него исходило торжество той самой силы, которую принято называть стихией. Человек в этой безмерности - былинка. Чтобы устоять, нс затеряться в вечности, нужен Бог.

Ольга подумала, что подобные мысли никогда не возникли бы у нес в Москве, Горожане давно утратили ощущение свободы духа, а Бога им заменили деньги. О деньгах кричали газеты, телевидение, реклама, финансовые пирамиды, на каждом шагу в крошечных забегаловках и больших банках меняли валюту. Деньги сделались религией, при этом для доказательства их вселенской силы не требовалось совершать чудеса. Деньги сами и чудо, и блаженство на земле, Небесный суд, если он есть, тоже можно купить, делая щедрые пожертвования церкви,

Ольга тряхнула головой, избавляясь от набивших оскомину образов, которые пребывали в диссонансе с окружающей природой. Она раскинула руки, чтобы почувствовать ветер всем телом. Казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть - он подымет сё и понесёт. Ах, как хорошо было бы улететь за видимый край и приземлиться в другом измерении, оставив боль и утраты на грешной земле! Ольга долго стояла так, сначала в наивной надежде, потом уже без надежды, но всё равно чувствуя облегчение. А главное, исчезла боязнь, что кольцо ежедневной рутины есть последнее и окончательное состояние души и тела, вырваться из которого нельзя.

Прошло, наверное, не меньше часа, пока она вдоволь насладилась возрожденным интересом к миру. Потом нехотя развернулась и медленно двинулась назад. Возле рощи остановилась, сражённая волшебной картиной. Нежные берёзовые листочки пожухли и

словно измельчали, а частью уже и осыпались. Обобранные ветром тонкие ветви грустно, но доверчиво клонились к земле, словно ожидая от нес защиты. За белыми стволами просвечивало красное золото растущих позади клёнов и лимонная желтизна осин, но лес уверенно утверждал жизнь вечнозелёной хвоей и зеленью дубов, более стойких к ночным холодам. Растения медленно готовились к зимнему оцепенению, но пока ещё были полны соков и щедрых красок и исторгали такую радость бытия, что перехватывало дыхание. «Как в любовном порыве», — вспомнила Ольга и поразилась, что запретные для нес нынче слова нс вызвали привычной горечи. Может быть, эта красота и есть смысл всего сущего? Во всяком случае, он где-то близко, совсем близко. По телу прошел озноб — вот сейчас должно открыться, зачем она столько лет мучилась!

Не открывалось. Значит, ещё нс время.

Она опять повернулась лицом к полю: до самой дальней дали — ни души, только небо и воздух, напитанный густыми запахами уходящего лета с тонкой осенней горчинкой. «Господи, - громко сказала Ольга, зная, что человек её нс слышит, а услышит ли Бог, ей нс узнать. - Господи! Спасибо тебе, что позволил насладиться прелестью Твоего Творения. Я знала, что такая красота где-то есть, по крайней мере, должна быть, но никогда не видела её сердцем. Спасибо, Господи, за милость - открыть мне неведомое прежде счастье. И нет во мне больше ненависти, а есть одна любовь.»

Она услышала, как смолк её голос, и в наступившей тишине повисло удивление — неужели она обрела веру? Так внезапно и так легко? Или это еще нс вера, а только возрождающийся инстинкт жизни?

Ольга возвратилась домой, бережно неся в себе новый свет и предвкушение радости. Она была сражена открытием, что в ней, вопреки ударам судьбы, сохранилась жажда жить и способность чувствовать красоту мира. А как же Макс, предательство отца? Похоже, ей удалось забыть свое прошлое, в котором отрада всегда зависела от других людей, а не от неё самой. «О, если б навеки так было!» - мысленно пропела Ольга мелодию Массне.