Юрий Калещук - Непрочитанные письма

Еще летом, в Ханты-Мансийске, мой друг. Странствующий Кандидат, уже многие годы оттягивающий защиту докторской диссертации и без устали «добирающий материал» то в безводных пустынях Монголии, то среди бесчисленных озер, рек и речушек пармы и тайболы печорского водораздела, а последние несколько лет скитающийся в гиблых пространствах между Хантами и Сосьвой, Ураем и Березово, пытался объяснить мне некоторые из наиболее распространенных здесь трудностей геологического порядка: лишне говорить, что ученого друга все эти несуразные дыры в сейсмических прогнозах и раздражающие производственников несоответствия приводили в профессиональное восхищение. «Слышал ли ты, Конюша (этимология странного прозвища-присказки терялась где-то в голубых туманах давно промелькнувшей юности моего друга, — знаю только, что так называет он решительно всех, без исключения), слышал ли ты, Конюша, когда-нибудь о некомпетентных пластах?» Ничего подобного я никогда не слыхал. «Но это же так просто, Коник», — огорченно сказал мой ученый друг. И, стремительно меняя на столе длинные полосы миллиметровой бумаги, на которые была нанесена геологическая съемка различных районов обширного региона между Обью и Уралом (и Нягани в том числе), стал горячо толковать что-то об агрессивности здешних глин, о затаенной энергии тектонических сдвигов и о тех поистине удивительных загадках, которыми полны недра Приуралья. Речь шла, по-видимому, о совершенном с точки зрения геологической логики безобразии, складывавшемся на протяжении миллионолетий, — мы привыкли столь вольно и легко обращаться со словом «эпохальный», что временную пространственность понятия «геологическая эпоха» затруднительно, а порою и невозможно охватить нашим сиюминутным разумом. Друг поднимался по сводам турнейского яруса с видимым удовольствием, словно шел по широким лестницам театрального подъезда, предвкушая давно ожидаемую и желанную встречу; оглушающая воображение спрессованность девонских отложений беспокоила его не больше, чем бестолково орущая очередь в магазине за бывшими колониальными товарами; с некоторым неодобрением он отнесся лишь к гигантским ракам верхнего силура, расцвет и медленная агония которых наступили, по его мнению, слишком рано — задолго до появления первой на земле кварты пива, — около четырехсот миллионов лет тому назад. Мимолетный экскурс в геохронологию закончился несколько неожиданной тирадой по адресу все тех же злосчастных глин; к привычной восторженности интонации вдруг примешалась необъяснимая печаль... «Игорь, — взмолился я, пытаясь остановить неудержимый поток информации, — я не понима...» «Что ты, Коник, тут нет ничего сложного. Ты уясни себе раз и навсегда, что взаимосвязано абсолютно все, вне зависимости от времени действия, места действия и методов действия. Понимаешь? «Ха’акте’ы любых пе'е-мен, — безбожно картавя, торжественно произнес он, — выводятся не из внешнего, наблюдаемого, а из сущего, изучаемого. Ты согласен со мной?» «Согласен», — быстро ответил я. Я задыхался под этим водопадом, но у меня не было ни сил, ни, главным образом, желания попытаться отступить к тихой закраине реки, где воды плавно кружились, не покидая пределов уютного залива. «А я что сказал, Конюша!» — воскликнул Странствующий Кандидат. И принялся вновь раскатывать плотные рулоны миллиметровой бумаги. Насколько я понял своего ученого друга, поведение глин в какой-то мере определялось даже миллионолетним противоборством таких стихий, как река Обь и Уральские горы, глины выпучивались в лежащие выше песчаники, совершая свои вылазки беспорядочно и нахально, обосновывались меж чуждыми пластами тонкими, беспокойными, стремящимися к постоянному движению вверх пропластками, и в чередовании их не было традиционной или хотя бы привычной последовательности. «Вот такие пласты, Конюша, я и называю некомпетентными...»

По всей вероятности, это обстоятельство имеет значение не только для поиска водяных горизонтов, но и для исследования коллекторных свойств пластов, подумал я и вспомнил, с каким упоением Сергей Сергеевич Николаев, заместитель генерального директора объединения по геологии, рассказывал о геологических капризах структур Талинки и Ем-Еги — словно о милых шалостях непослушных, но любимых и, безусловно, талантливых детей. Конечно, для настоящего ученого заманчивым было обширное поле научного поиска, хватало загадок, ребусов, тайн.

Но то была область высокой поэзии — деловая проза развивалась по своим законам.

Геофизические испытания водяных пластов на 125-м кусте были проведены столь безмятежно, что извлечь из колодца воду не удавалось, несмотря на все старания буровой бригады: то насосы захлебывались от бессилия, то песчаная пробка перегородила скважину, то новые осложнения возникали — их происхождение и характер удавалось установить довольно легко, однако от понимания причин никому лучше не становилось.

Решили тогда проложить временный водовод к ближайшей речушке, но то был, скорее, акт отчаяния: речушка мелкая, при сильных морозах, тут и гадать нечего, непременно промерзнет до дна, да и сам водовод, хотя изматывающая тягомотина с его прокладкой позволила местным острякам окрестить самодельное сооружение «нашей маленькой стройкой века», являл собою жалкое зрелище: трудно было предположить, что тоненькая труба, упрятанная в хлипкий короб и слегка присыпанная опилками, выдюжит, когда термометр начнет зашкаливать хотя бы за тридцать...

Реакция Макарцева на все эти новости была обыденной — не благостной, разумеется, однако вполне рабочей: поворчал на бурового мастера, попенял технологу, но то была как бы ритуальная прелюдия. После они сели кружком и стали мороковать, что же делать дальше. С вариантами, правда, было у них не густо. Что ж, можно попытаться утеплить водовод дополнительной шубой из опилок да попробовать разбурить песчаную пробку. Еще технолог предложил провести повторные геофизические испытания, чтобы поточнее отбить водяные пласты.

— Прямо в стволе проведем, — сказал он, шмыгая носом. — Благо кондуктор спущен.

— Самодеятельность, — поморщился Макарцев. — Хотя в наших условиях не лишена смысла. Молодец, Пулечкин, — сказал он технологу. — Голова у тебя на плечах есть. Только это... тут результата не скоро дождешься. Поэтому давайте договоримся так: с геофизиками работаем — возьми на себя, Пулечкин, — а нам надо тоже шевелиться.

И, посадив бурового мастера на рацию, чтобы тот выклянчил у базы несколько «татр» с опилками, Макарцев помчался по другим кустам, разыскивая долото нужного диаметра — для разбуривания песчаной пробки.

За этим занятием я и оставил его в тот вечер на Талинке, а сам вернулся в Нягань. Потом несколько дней, по обыкновению приходя в УБР на ежевечерние селекторные совещания, слышал по рации, как складывались дела на 125-м: водовод удалось кое-как утеплить, но тут похолодало, и работы опять застопорились; покумекав, однако, они наладили обогрев водной линии паром, но и эта затея оказалась не ахти как надежна — котельная барахлила, и дело дошло до того, что на водовод пришлось пустить всю энергию, перекрыв вагон-городок; на жилые балки тепла не хватало...