Юрий Калещук - Непрочитанные письма

Однажды под Новый год в нашем доме — а дом стоил на галечной косе у берега холодного моря — появились гости, и с ними пришла — или, быть может, приехала — маленькая девочка с большими серыми глазами... Впрочем, вру — цвета глаз я не помню. И все же девочка...

Нет, об этом я говорить не стану.

Предположим, что...

— Ой! — внезапно вскрикнула Нина. — Что это?

С края траншеи свисали чьи-то ноги в меховых ботинках. Я встал на цыпочки и увидел — молоденький парень, просунув руку в разбитое стекло заметенной по крышу будки таксофона, достал трубку и сейчас, лежа на снегу, шевелит губами, блаженно и глупо улыбаясь при этом.

— Взгляните, что там происходит, — предложил я и, не дожидаясь согласия, подхватил ее на руки, поднял к краю траншеи. И услышал ее смех. Я опустил Нину на землю, но рук не разжал, и мы долго стояли так, молча глядя друг на друга.

— Если телефон-автомат работает, может, и межгород наладили? — вдруг предположила Нина. — Побежали скорей в гостиницу, хорошо?

Но междугородная линия пока не работала.

На следующий день я разыскал таинственный «штаб по снегоборьбе», узнал, что утром пойдет в аэропорт то ли танк с утепленными санями на прицепе, то ли тяжелый гусеничный артиллерийский тягач, получил заверенное печатью разрешение «на право посадки в транспорт спецназначения», зашел в редакцию, извлек оттуда Чапа и Старшинова, в «Алых парусах» одиноко скучал Василий Васильевич, мы захватили и его, а часам к десяти вечера, охрипнув от споров, водки, стихов, табачного дыма, в который раз повторяли своими дурными голосами гимн рыбаков острова:

Вот уже Аляска — и пошло-поехало,

Тихий океан, как площадь, перешел.

А счастья все нет — и тут уж не до смеха.

Тут уже не знаешь, что плохо-хорошо.

Выли у меня женщины красивые —

Глаза голубые, как в море острова.

Волосы теплее теченья Куро-Сиво...

— Старичочек! — орал Чап. — А знаешь ты последнюю историю с Федей Богенчуком? Он потерял мотоцикл с коляской! Редакционный! Представляешь?!

— Дед! — крикнул Старшинов. — Ты все на меня дуешься? Забудь, дед.

Да я забыл давно. Честное слово, не помню, из-за чего мы когда-то с ним повздорили. Не здесь, а на другом конце страны.

— Друзья! — заговорил Василий Васильевич. — Как хорошо, что на земле, где бы ты ни был, есть друзья.

— Старичочек! — орал Чап. — А знаешь ли ты, что Василий Васильевич таки помог попасть Леле в Невельск?

— Как?! — поразился я. — Поездов на запад острова чуть ли не до мая не будет.

— Очень просто, — улыбнулся Василий Васильевич. — Я же старый десантник.

— Сослуживца встретили?

— Н-нет. Моих сослуживцев на земле, кажется, всего двое осталось. Вместе со мной двое... Поговорил я с командиром подразделения. Молодой старлей, но жизнь понимает правильно. Есть, в общем, у них свои каналы. А Ларисе...

— Леле обязательно надо было попасть в Невельск на этой неделе, старичочек, — пояснил Чап. — Траулер, на котором ходил ее муж...

— Ходил?

— Ну да. Лелин муж погиб года три назад. В Олюторке. Леля каждый раз его БМРТ с рейса встречает. Мы ее все тут знаем. Вот так-то, старичочек...

В гостиницу мы добрались легко — траншеи вели куда надо; долго и церемонно прощались с Василием Васильевичем у дверей его номера; а белесым утром я сидел в крытом кузове гусеничного тягача — пассажиров «с правом посадки на транспорт спецназначения» оказалось много: я видел знаменитого местного поэта и прозаика, — родоначальника, несмотря на собственную молодость, литературы целого народа, работника обкома, который помогал мне раздобыть разрешение с печатью, знакомых газетчиков или просто знакомых по нескольким дням вынужденного сидения в «Алых парусах», даже неразлучная четверка «бывалых полярников» сидела здесь — с одинаковыми пузатыми портфелями, они держались кучно, и в глазах их застыл нетерпеливый блеск ожидания — то ли хорошей дороги, то ли длинной масти.

Из туманного дрожащего облака, поднятого выхлопными трубами, выплыла нечеткая фигура, приблизилась, остановилась рядом.

— Это я, — сказала Нина. — Я дозвонилась.

Я кивнул.

— Это была я-a-а!

Дизеля взревели, лязгнули гусеницы, воздух наполнился гарью и сизым дымом, видение стало таять, тяжелая машина тронулась рывком, и брезентовый полог упал, закрыв узкую щель над задним бортом, — словно в провинциальном театре опустился занавес, обозначая конец очередного действия.

Нас качало, бросало друг на друга, потом мы пошли по целине, и тряское движение перешло в ровный полет, сначала по земле, по снежному насту — и вот мы уже свободно летим, но земля не удаляется, а становится просторнее и шире...

Сколько раз я потом вспоминал этот миг — рывок тяжелой машины, брезентовый полог падает вниз и разрывает действие, словно занавес в традиционном провинциальном театре... Но разве то пьеса была? Быть может, я целую жизнь пропустил, считая, что всего лишь не досмотрел последнего акта?..

Конечно, думал я, сидя в приемной генерального директора объединения «Красноленинскнефтегаз», за полгода произошли здесь кое-какие перемены. И все же это не перемены пока, а лишь желание перемен. Однако такое желание возникало и прежде. Помнится, Макарцеву хотелось перенести на месторождение РИТСы вместе со складами и службами смежников — геофизиками, вышкарями, тампонажниками, транспортниками. Но что вышло из этого? По-моему, ничего, если судить по нервозности селекторных совещаний, где главные проблемы остались прежними — как доставить на буровую шпиндель, мешок барита или десяток электролампочек. И аварий, как и полгода назад, хватает: значит, технологическое обеспечение проводки скважин наладить не удалось... Да могло ли быть по-иному, если за неделю в Нягани я видел Макарцева чаще не в роли инженера-технолога, а в качестве рядового комплектовщика, разыскивающего по разным буровым какое-нибудь дурацкое долото или не менее дурацкий переводник? Впрочем, видел я его в этот приезд совсем немного, он днюет и ночует на Талинке, и о характере его занятий могу лишь догадываться по отдельным репликам во время радиопереклички буровых.

Понятно, когда властвует неразбериха, пытаешься найти опору в любом деле — пускай пустячном или никчемном, но оно хотя бы кажется реальным. Вот тут незаметно случается подмена — все усилия уходят на то, чтобы приладить выпавший из гнезда шпенек, хотя надобно выволакивать на дорогу свалившуюся в овраг телегу. Читал я недавно современный рассказ; по манере письма, правда, он сильно напоминал знаменитую новеллу Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей», однако бирсовский художественный прием оказался к месту, и расхожая пословица «утопающий сватается за соломинку» приобрела цвета зловещей безысходности... Гибнет в бою корабль, и единственный из оставшихся в живых моряк пускается в отчаянное плавание к далекому берегу. Залог спасения — подвернувшийся под руку обломок мачты, достаточно устойчивый, чтобы дать возможность передохнуть в бесконечном заплыве, а еще — воспоминания о любимой. И когда ему удается осуществить невероятное — герой ступает на берег и стучит в свой дом, безжалостная авторская ремарка расставляет все по своим местам: «Человек медленно опускался на дно холодного моря, крепко сжимая в правой руке обгорелую спичку...»