Юрий Калещук - Непрочитанные письма

— Так я что? — оправдывается Гриша. — Дал маху, верно. А после-то — иначе же нельзя было. Иначе мы бы вахту провозились, распутывая таля. Я виноват — вот и полез. И потом — что тут особенного? Разминка. Я могу по оттяжке на кронблок подняться. Свободное дело. Не веришь, Володя? Спорим?

— Валяй. Только оттуда уже не спускайся. Сиди на кронблоке и учи правила техники безопасности.

— Не, я бы так не сумел, — говорит Вовка Макаров. — Когда ты на шланг прыгать стал, я просто глаза зажмурил...

— А кто бы сумел? — подтверждает Калязин. — Я ни одного бурильщика не знаю, который бы такое сумел. А этот...

— И все-таки стоило накостылять тебе по шее, — повторяет Шиков. — Пришлось бы, правда, на ротор вставать, а это тоже нарушение...

— Вообще-то, Григорий, ты бы осторожнее, — говорит Калязин. — Осторожнее, вообще-то. Все ж таки — буровая. Комплекс механизмов.

— А я думал сначала, — добродушно говорит Шиков, — что буровая — это механизированный эшафот. Серьезно. Когда первый раз на буровую попал — так и подумал. Во-первых, что? Подцепили мужика элеватором — и наверх: гляди на белый свет, радуйся в последний раз. Потом через мельницу — и в раствор. Прогнали три-четыре цикла от устья до забоя — и все время жмут: «Говори! Говори только правду!»

— А что он должен сказать? — оторопело спрашивает Калязин.

— Кто?

— Ну, тот мужик.

— Какой?

— Ну, тот.

— О чем ты, Калязин?

— Ну тебя! Опять: то один, то другой...

— Что про тринадцатый слышно, Володя? — спрашивает Гриша.

— Шестьдесят пять метров до проекта. Это на восемь утра было. Наверное, уже добурили...

— Наверное.

А у нас — без перемен. Все те же шестьсот до проекта. Вахте Уразумбетова удалось отвернуться на восемнадцатой свече. Заменили еще одну бракованную трубку. Снова состыковались. И снова принялись закачивать нефть. Удельный вес раствора упал. В желобах лопаются маслянистые пузыри. Прошел еще день.

В три часа ночи инструмент оторвался от забоя и вязко пополз вверх...

К вертолету спешат и исчезают в снежном тумане пятеро — вахта Уразумбетова летит на отгулы.

— Вот теперь и мы скоро... Когда эти вернутся.

Едва вертолет улетает, поднимается метель. Сначала кажется даже, что это никак не могут уняться, вернуться на землю взбаламученные винтами снежные крошки. Но вертолета уже давно не слышно, а снег метет, метет, метет...

— Опять нам, Гриша, через восемь, — говорит Морозов. — И теперь, наверное, надолго.

Пока не прилетит вахта Ослина. А она не прилетит, пока не установится погода.

Ломы, лопаты, кувалды, секач, крючки, квачи, щетки, шаблоны, фильтры, цепные ключи.

Та-ак. Граненого лома нет. Наверное, остался на приемном мосту. А точнее? И куда запропастилась кувалда с деревянной ручкой? Ручка сломалась? Вам только дай что в руки. Вы бы и железную сломали...

Время берет свое — теперь при приеме вахты я становлюсь ворчлив, как Панов, и занудлив, как Калязин.

...Ну, тебе бы я этот лом даже подержать не дал. Знаешь, что это за лом? На нем Игорь плавал, понял? Так-ак. Секач... Ага, вот он. Надо заточить. Одного короткого крючка нет. Между прочим, это самый удобный крючок. У превенторной головки? Зачем он вам там понадобился? Поди и принеси. Ну и лезь под буровую. Да не морочь мне голову! Когда ты будешь принимать у меня вахту — тогда я принесу. Качай-качай. Да не буду я бурильщику говорить! Я просто не приму у тебя вахту — и все. Та-ак... Как этот здоровенный ключ называется? «Вулкан». А ты думал — «Слон»? Тоже ничего. Ты поднять его можешь? Ну вот, а говорил — можешь. Его только Гришка поднимет. Или Петро. Морозов? Морозов, пожалуй, тоже осилит... Машинный ключ... Ну, от машины тут только название. Трещин нет, та-ак... Пальцы зашплинтованы. Рабочий канал — есть. Страховой — вот он. Зажимы, зажимы... Раз, два, три... Нормально. Та-ак... Этот сухарь надо заменить. Ладно, это я сам. Ну, все.

Через восемь часов мы встречаемся снова, и лента разговора разматывается в обратном порядке.

Розовощекие мальчики морозовской вахты обзавелись бородками, говорят медлительными густыми голосами. Мой сменщик деловито пересчитывает ломы и лопаты, по-хозяйски перевешивает поближе запасные шпильки элеватора — правильно, сейчас подъем будет, — уверенно выбирает и кладет на подсвечник короткий крючок. Через восемь часов, в полночь, он снисходительно бросает мне: «Пока!» — и уходит степенной неторопливой походкой. В восемь утра я снова сдаю ему вахту, он добр и розов, с любопытством разглядывает синеватые столбики керна, нюхает их, пытается провести ногтем по шершавой поверхности породы. «Песчаник! — небрежно заявляет он. — Коллекторные пласты!» В четыре часа, передавая мне шланг с паром, он сообщает: «На левых козлах две трубки — не бери. Резьбы сбиты, я проверял». В полночь он спрашивает: «Сколько пробурили?» — и я отвечаю: «Тридцать семь метров двадцать сантиметров». Идет медленное бурение, мы считаем уже и сантиметры. В восемь утра он только машет рукой и спускается по трапу, переставляя ноги, как ватные; в четыре я различаю его с трудом, а он улыбается, поглаживая бородку, но в полночь спрашивает сиплым голосом: «Не прилетели?»

Нет, не прилетели.

День, ночь — эти понятия давно утратили для нас всякий смысл. Вахта и не вахта — вот два состояния, в которых мы пребываем. В какой-то из дней мы идем после ночной смены — вернее, не идем, а бредем — и видим, как приоткрывается светлый край неба и что-то сверкает, предвещая солнце.

— А мы этого солнца не увидим, — говорит Вовка Макаров, раскладывая спальный мешок. — Когда мы снова встанем на вахту, солнце уже зайдет...

Дома Калязин с недовольным видом разглядывает свое лицо в маленькое зеркальце от бритвенного прибора. Снимает сапоги и, постучав нога о ногу, забирается в спальник, накрывается с головой, утробным, гнусавым голосом напевая:

— Ну, что ей до меня? Она была в Париже. И я вчера узнал — не только в нем одном...

— Калязин! — восторженно кричит Вовка Макаров. — Ты меня заколебал!

— Ничего, Вовка, — откликается Калязин. — Увидим мы еще солнце... Увидим... Вот прилетит вертолет...

В четыре идем по мосткам, держась друг за друга. Ничего не видно. Метель.

Метров двадцать все-таки пробурили. Скоро второй интервал с отбором керна: разве этого мало?

Стоило нам побурить немного, как снова все стало хорошо и появилась надежда, что скважину мы вот-вот закончим — ну и ладно, что «через восемь», ну и ладно, что задержка с перевахтовкой. Зато побурим, зато скважину сдадим с ускорением, а улетать на отгулы будем уже с десятого номера, там и аэропорт под боком, база рядом — центр! Что же еще нам надо?..

«Что же нам надо? — шепчу я, прислонившись к свече и глядя, как над стрелой тракторного крана замер стылый осколок солнца. — Что?» Я смотрю минуту, пять, десять и не могу понять, поднимается солнце или опускается, не могу вспомнить, в какую вахту мы вышли, в утреннюю или дневную, и что означает это солнце — восход или закат, начало вахты или ее конец. «Что же нам надо?» — хочу спросить я у Гриши, подхожу к нему и слышу, как Калязин хрипло кричит: