Юрий Калещук - Непрочитанные письма
- Название:Непрочитанные письма
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Издательство Известия
- Год:1988
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Юрий Калещук - Непрочитанные письма краткое содержание
Непрочитанные письма - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Штаб скрупулезно разбирал причины катастрофы: удельный вес раствора, как и следовало ожидать, оказался заниженным, на промывке скважины вместо двух насосов работал один, и вдобавок вахта просчиталась в глубине забоя, вскрыла сеноман, хотя его надобно было вскрывать лишь после геофизических испытаний — для них уже и каротажную технику подогнали, подготовили.
Последнее обстоятельство — арифметическая ошибка в десять — двенадцать метров, длину одной бурильной трубы, — сыграло роковую роль, хотя, по правде говоря, любой из причин могло бы хватить на приличную аварию. Ну, а когда подобрался неплохой букет, стало уже недосуг ковыряться в мотивах, резонах, предлогах — надо было спешить. Срочно демонтировали в Стрежевом буровой станок, где-то по Агану уже тянулись баржи с оборудованием, спешно расчищалась площадка метрах в трехстах от неугомонного кратера: отсюда предстояло бурить наклонную скважину, стремясь угодить в аварийный ствол, ну а затем давить выброс раствором, цементом — обычная в таких случаях технология глушения фонтанов.
Мы с Лохм усом дождались лишь начала монтажа, потом долго выбирались на перекладных и обо всем, что происходило позднее, я узнал от Богенчука. Хлопот здесь хватило до осени. Вести аварийные работы поручили той же отрадненской бригаде — другой, впрочем, на Варь-Егане тогда не было.
Казачков приехал в августе — наслышался у себя в Татарии про Тюмень, а Тюмень, как известно, это и Самотлор, и Уренгой, и Надым, и Сургут, и Варь-Еган. Попал на Варь-Еган. Решил оглядеться. Станков нет, людей нет, работы нет. Есть только задачи, планы, перспективы. Устроился в подготовительную бригаду. Временно, до зимы, чтоб потом рассказать, какая зима тут, в Сибири...
Впервые услыхал я о Казачкове все от того же Федора Богенчука. Прилетел я тогда в Нижневартовск один, пришел в редакцию, Федор, конечно же, говорил по телефону, принимая сводку, мне только рукой махнул: «Привет — садись!» — а сам переспрашивал:
— Казачков? Пэ Гэ? Петя-Гриша? Ясно. Сколько метров? Нет, серьезно?!
Когда телефонный диалог закончился, Федор жирно обвел какую-то цифру на лежащем перед ним листке и задумчиво произнес:
— Гляди-ка... Приехал недавно, кто такой, никто не знает, а работает из месяца в месяц так, будто всю жизнь здесь прожил... И где работает? На Варь-Егане! Знаешь, какие там структуры!
После мы наконец поздоровались, и он сказал:
— Родные мои отыскались.
— Что же ты молчал? Говорим, говорим с тобой о какой-то ерунде, а про такое... Ну тебя!
Еще с сахалинских времен я знал непростую его историю. Родился Федя в Закарпатье, и в путанице послевоенных лет его отца как «пособника бандеровцев» выслали в дальние края. В то утро, когда за отцом пришли, дома был только он да его семилетний сын. Взяли вместе с сыном. Через месяц мальчонка сел в проходящий мимо товарняк, на ближайшей станции был снят, возвращен отцу и отцом за незнание географии нещадно выпорот — поехал Федя совсем в другую сторону, еще дальше от дома. Урок пошел впрок, и следующая попытка получилась удачнее — чуть ли не тысячу километров удалось просвистеть, а после начались детдома. Он не раз пробовал искать родителей — но как?! Названия родного села он не знал, собственной фамилии толком не помнил...
— Поехали мы с делегацией в Закарпатье, — рассказывал Федор. — Вроде бы как по обмену опытом. Ну и в один из последних дней — а хорошие там оказались ребята, душевно нас принимали — я и рассказал про все. Те загорелись: сдавай искать!» Легко сказать, но как сделать... А, говорят, будем ездить по округе — может, глаза и припомнят чего. Несколько дней ездили. Не поверишь, но в пяти или шести селах меня уже сыном признавали, а потом все же что-нибудь не сходилось. Однако мне говорили: оставайся, Федя, будешь нашим сыном! В общем, как в романах бывает, едем уже мы обратно, влетаем на какой-то взгорок, внизу хатки и три бука стоят отдельно, шевелят ветвями. Вот тут меня как кольнуло: здесь! И действительно — здесь. Нашли. Нашел... — Он затянулся сигаретой, прикурил от нее другую. — Отец мой умер три года назад. И знаешь, кем он был? Заслуженным нефтяником Украинской ССР! Вот почему меня все время по нефтяным местам мотает... — Замолчал, опустив голову, потом продолжил: — А бежал-то я вовсе зря. Отца по ошибке взяли. Аккурат месяца через два после моего побега все выяснилось, утряслось, отца домой отпустили... Вот и принялись они меня разыскивать, во все концы посылали запросы...
— Детдомов в те года, наверное, тысячи были...
— Тысячи... Но не в этом дело. Ведь Фамилия вовсе не Богенчук. И звать не Федор. Медр Журавчак — вот как меня зовут. Это я только сейчас узнал... А мой младший брат, — вдруг улыбнувшись, сказал он, — футболист известный, за «Карпаты» играет...
— Ах, Федя, Федя, — только и смог я произнести.
— Но как мы там праздновали! Мать, братья, сестры, все село! Даже из города приезжали! Представляешь?!
Счастливое, вдохновенное лицо было у него в этот миг, и ни он, ни я не знали тогда, что пройдет меньше года, и сумрачной зимой, в метельный вечер побежит Федор-Медр через широкую улицу нового микрорайона Нижневартовска, и бешено мчащийся «магирус», вынырнувший из снежного заряда, отшвырнет его кованым крылом на обочину; полгода, нет, год проваляется он по больничным койкам, собранный из кусков и лоскутьев, но через год снова появится в редакции и в разных концах Нижневартовска услышат по телефону его немного насмешливый голос: «Это Богенчук — городская газета — вас беспокоит. Что у вас нового?..»
— Ладно, — сказал Богенчук. — Давай к делу. Вот этот Пэ Гэ Казачков, мне кажется, очень любопытная фигура. Не смотаться ли тебе на Варь-Еган? Сейчас я на вертолетку позвоню, чтоб тебя первым рейсом взяли...
Был март; возможно, где-то уже разгоралась весна, но здесь еще буйствовали метели, а ртуть термометра, бессовестно примерившись к плюсам и заставив снабженцев схватиться за сердце, замирала, спустившись под минус тридцать.
На берегу Агана, неподалеку от провалившейся некогда в тартарары злосчастной скважины № 100, поднимался над верхушками елей фонарь буровой вышки, а в сторонке, возле котельной, примостился балок мастера. Рядом с дорогой стояли еще два вагончика, но по их сиротскому, неприкаянному виду несложно было предположить, что в них никто не живет. Зато на буровой жизнь кипела: под грохот дизелей, свистящий клекот лебедки и шипение автоматического ключа выплясывали вокруг ротора в обнимку с трубами, элеваторами, шаблонами или ломами пятеро мужиков в облепленных дымящимся раствором робах — вахта была занята самой мучительной, самой ответственной операцией в строительстве скважины — спуском эксплуатационной колонны к проектному забою. Здесь царило напряженное, яростное молчание, когда слова не нужны, потому что они звучат в движениях рук — а этот язык в хорошей вахте доступен каждому: один катил, подталкивал ломом очередную трубу на приемный мост, другой цеплял строп, третий подтягивал элеватор, четвертый держал наготове шаблон, чтобы немедля бросить его в полость трубы, едва муфта не поравняется с ротором, а пятый, успевая видеть и первого, и второго, и третьего, и четвертого, следил еще за кермаком вспомогательной лебедки и за витками троса на барабане основной, вслушивался в гул дизелей и поглядывал на щит с приборами, машинально фиксируя нагрузку. Работали они без суеты, без видимой спешки, но темп был сумасшедший, такой могла позволить себе только первоклассная вахта, где каждый уверен в другом, как в себе. Солнечный свет бил прямо в распахнутые ворота вышки, но солнца они не замечали, не ловили его лучей и не прятались от них.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: