Владислав Ляхницкий - Алые росы

Мысленно раздел Ксюшу, как раздевал ее привязанную на пасеке, и голова закружилась от блеска обнаженного тела.

— Царицей на пасеке будешь. Подумай… — и закончил уже повелительно, предвкушая победу — Жду тебя у поскотины.

— У поскотины?! — гнев налетел порывом, взметнул, закрутил, перемешал в голове обрывки мыслей: Письмо… Суд… В чулане держал… Ой, стыдобушка! Руки, ноги вязал…»

Шагнула вперед на Сысоя, грудью оттеснила его от ворот, сказала: «Глуп ты». Вошла во двор и затворила калитку. Рванулся за Ксюшей Сысой, но калитка заперта изнутри на засов.

Всего ожидал при первой встрече Сысой. Даже того, что Ксюша схватит топор или нож, но чтоб просто сказала: «Глуп ты». Даже ведь не дурак. Это ругань — и все. Это можно стерпеть. А то — глуп ты. Значит, действительно, думает так. И позор ей ничто? Ушла, как царица… Царица и есть.

Отвязав лошадь, Сысой вскочил в седло, ударил плеткой по крупу и внамет помчался по улице. Ускакал за село.

«Горячить коня — себя успокаивать», — утверждает кавказская пословица. Успокоившись, Сысой вернулся в село. Лошадь оставил во дворе конторы Ваницкого. Переоделся. Почистился. До блеска натер голенища сапог. Туго завитый чуб приспустил на бельмо. Оглядел себя в зеркало и пошел к Борису Лукичу. Подойдя к воротам, прежде всего потрогал щеколду у калитки. Не заперта. Отворил. Ксюши не видно.

2.

…Борис Лукич сидел в кресле у открытого окна. Ноги в домашних туфлях положил на табуретку. В руках — раскрытая книга.

Читал Борис Лукич медленно, вслух, отдаваясь музыке стиха. Мир груб и вульгарен, а Ростан очищает земное, лишает его запаха повседневности. Он выбирает из жизни изящное, как избалованный ребенок выколупывает изюминки из сладкой булки.

Услышал стук.

— Войдите. — И уронил книгу на пол. — Сысой Пантелеймонович?

Провел ладонью по глазам. Сысой не исчез. Наоборот, стал яснее, прошел вперед… Улыбается… Протянул руку.

— Здравствуйте, Борис Лукич. Я к вам, как всегда, с поручением от партийного комитета. Здравствуйте.

Настроение у Сысоя отличное: Ксюша нашлась! Но что это? Борис Лукич отступил и спрятал руки за спину?

— Сысой Пантелеймонович, я хочу задать вам несколько щекотливых вопросов.

— Пожалуйста. Но по крайней мере позвольте мне сесть.

Сысой старался говорить «по-интеллигентному», не так, как, скажем, с Устином. Перебрав в памяти жизнь за последнее время, Сысой не нашел в ней зазорных поступков и, успокоившись, сел и повторил совершенно официальным тоном:

— Я приехал по поручению губернского комитета партии социалистов-революционеров.

В проеме окна, на фоне яркого неба виден лишь силуэт Бориса Лукича: плечи, полуопущенная голова и руки, скрещенные на груди. Озадаченный долгим молчанием, Сысой повторил:

— Я приехал к вам с очень важным поручением. Комитет считает…

— Подождем о делах.

Борис Лукич тяжело дышал. Не простая вещь начать неприятный разговор.

— Сысой Пантелеймонович, вы были моим товарищем по партии, хорошим знакомым…

— Так не тяните, и выясним сразу недоразумение. Кто-то оговорил меня, но я чист перед вами, — Сысой подвинул стул поближе к Борису Лукичу и, за маявшись сдержанно, повторил — Честное слово, как ангел.

— Возможно… Простите, вам известна Ксения Рогачева?

— Известна. Но… при чем тут она? У меня важное партийное поручение. Возле Камышовки появились большевистские агитаторы.

— Попрошу уточнить ваши с ней отношения.

— С Ксюшей? Запросто. Я выиграл ее в карты. — Ответил и засмеялся, негромко, не видя в своих поступках ничего предосудительного. Возможно, суд нашел бы, к чему придраться, но настоящий мужчина лишь позавидует его, Сысоя, ловкости.

Борис Лукич растерялся. Заготовленные гневные слова потеряли смысл, просто-напросто полиняли от откровенной недоуменной улыбки Сысоя.

— А для чего? — спросил Борис Лукич невпопад.

Сысой усмехнулся, передернул плечами.

— Вы не знаете, для чего воруют красивых девок? Еще спросите, откуда дети берутся? — посерьезнел. — С Ксюшей я сам разберусь нынче вечером, без посторонней помощи. Перейдем прямо к делу. Меня направили в ваш комитет, чтобы…

— Никаких дел между нами не может быть и… извольте выйти вон!

— Это как?

— Через дверь, пока я не выбросил вас в окно… и забудьте ко мне дорогу.

Сысой заерзал на стуле. И хмыкнул обиженно:

— Вы пошутили?

— Негодяй! — не выдержав, Борис Лукич закричал — Вы изнасиловали девушку, а потом смеете приходить ко мне с поручением от партии социалистов. Смеете протягивать мне свою грязную лапу…

Борис Лукич задыхался от гнева. Сысоя изумило его недогование.

— Не снасильничал, а законнейшим образом выиграл в карты. Что вы не знаете, что девок воруют, на полушалки прельщают? Быль молодцу не в укор. Другие поиграют и бросят, а я не бросил. Сейчас вот только уговаривал ехать обратно. В Сибири… Да что там в Сибири! Мне недавно один господин прочитал сочинение господина Лермонтова, как в Тамбове чуть ли не губернатор жену свою в карты продул. Барыню! Уф-ф… Борис Лукич, я, честное слово, невесть что подумал. Аж бросило в жар.

Сысой считал инцидент совершенно исчерпанным и решил, что неплохо пропустить с дороги рюмашку-другую наливки, отведать пирожка.

— Ехал я, торопился, Борис Лукич, даже не успел пообедать. — Приподнялся на стуле, ожидая приглашения в столовую, но Борис Лукич ударил его по щеке и захрипел:

— Вон отсюда, мерзавец!

Упавший стул загрохотал по полу.

Сысой выбежал на улицу. Не так горела щека, как душа. «За что он меня? Н-нет, Борис Лукич, это тебе просто так не пройдет. Не будь ты седым, так бы и двинул тебе кулаком под вздох…»

Борис Лукич громко рассказывал матери:

— С партийным поручением приехать посмел! Он у меня в тюрьме насидится, а из партии такого… Поганой метлой…

3.

Весь вечер не мог успокоиться Борис Лукич. До полуночи шлепали туфли по полу маленькой комнаты.

И Ксюша ворочалась с боку на бок. Маячил перед глазами самодовольный, щеголеватый Сысой.

Стараясь не шуметь, вышла в сени, потом на крыльцо. Над селом висела гнетущая тишина душной ночи. Даже собачий брех звучал приглушенно. Зябко поежившись, Ксюша прильнула боком к стойке крыльца и притихла. Сысоев приезд ощущался, как липкая грязь, которую трудно отмыть. Потому-то и зябко в душную ночь.

Вспыхивали зарницы. При их вспышках крыши походили на горы. Родные горы.

— Ваня, милый, родной, если б вернуть невозвратное…

Вышла хозяйка. И она почему-то сегодня не спит! Подошла к комнате сына, спросила: