Владислав Ляхницкий - Алые росы

Медленно, осторожно, как по первому льду, прошла Ксюша немного вперед и, снова остановилась? Вон окошко ее чулана. Вон дедушка Савва, накинув на голову черную сетку из конского волоса, дымит на улей из дымаря, видимо, готовится мед собирать.

За пасекой — горы. На них еще снег. Туда, спасаясь от гнуса, ушли теперь козы, маралы. Пройдет еще-месяц-другой — и начнется пора веселых, певучих звериных свадеб, когда маралы трубят на заре.

Ксюша не могла наглядеться. И солнце здесь светит ярче, чем на степи. И небо синее. А воздух — дышишь и не надышишься. Он напоен медом, смолой, запахом трав, свежестью гор.

«Здесь мне жить. Ружье заведу. Буду зверя добывать, белковать, на лыжах ходить. А как сын подрастет… — и тут увидела лицо Сысоя. Одноглазое, с нависши чубом, с тонким трепетным носом. Оно ухмылялось, это лицо. Толстые влажные губы Сысоя кривились в ехидной усмешке и чмокали, как сахар сосали. Он смотрел на Ксюшу, как на свежую шаньгу, как смотрел на нее в ту проклятую ночь. Лицо все ширилось, сквозь него просвечивала пасека, ульи, дедушка Савва и горы.

Ксюша закрыла глаза рукавом, как закрываются от палящего жара.

— Не могу. Будь я проклята, сына гублю, но сил моих нет вернуться к Сысою.

Дедушка Савва, увидев Ксюшу, отбросил с лица черную сетку и, поставив дымарь на чурбан, засеменил к воротцам.

— Вернулась! Я ж толковал Сысою: вернется, мол, некуда девке деться. Вот и ладненько станет на пасеке… Иди, иди сюды, я медком…

Снова взглянул на дорогу. Нет никого. Показалось на миг, что-то мелькнуло между кустами и исчезло. Закрестился дедушка Савва.

— Чур меня. Чур… Грезиться стало, видно, смерть за мной приходила.

…В России на тысячах митингов продолжали славить свободу.

4

Снова степная дорога. Ночь прогнала испарину и утро наступило чистое, прохладное, как родничок. Вавила шел снявши картуз. Ветер играл его волосами, и версты сегодня казались короче обычных.

— Эх, Егор, жизнь лягается. Бьет. Ходишь весь в синяках — не мил белый свет, а настанет такое вот утро, да встретишь хороших товарищей… — сорвал куст полыни, растер на ладони, вдохнул горьковатый запах — как воды ключевой напился, — и хочется жить.

За поворотом дороги показалось село. Десяток железных крыш вокруг церкви — красных, зеленых. Их почти скрыли черемуха и рябина.

При виде села Егор невольно убавил шаг: снова митинг. Возможно, снова побои.

— Может, вернешься, Егор?

Тоска на лице у Егора. С полсотни шагов прошел молча.

— Неужто, Вавила, я ради себя таскаюсь по этой степи? — голос окреп. — Ради Петьки, ради Капки с Оленькой иду. Ради того и живет человек, штоб сарыни лучше жилось. О нас с тобой деды заботились, а наше дело — ради внуков стараться.

Говорил смело, а шаг убавлял.

— Перекусить бы, Вавила, не худо. Силы набраться, а там будь што будет.

Свернули с дороги. На Егоровом шабуре разложили калачи, печеную картошку, огурцы, поставили туесок со сметаной. Разлеглись на траве.

— Хороши огурцы, — похвалил Егор. — Соли б еще хоть крупинку, да где ее взять. — Неожиданно вспомнил Ксюшу. — Тьфу, зараза, от Лукича убежала — это, конешно, правильно сделала, но нам-то весточку не дала. Трудно, што ли, было зайти к Иннокентию — ей бы сказали, где мы скрываемся. Куда из Камышовки подалась? А?

— Может статься, перекрестилась, тебя с Аграфеной помянула хорошим словом, — она же любила вас — и в омут. Вниз головой, — сказал Вавила.

Сказал в шутку. А сказавши, почувствовал, что, может, и не шутка это.

Егор разломил на куски калач, и тут от дороги донесся хрипловатый, с задоринкой голос:

— Здорово, мужики! Хлеб да соль!

На дороге стояла группа солдат. Шинельные скатки переброшены через плечо. За спиной вещевые мешки.

— Подходите, поделимся.

— У нас есть свое, а подсесть — почему не подсесть.

Оживилась лужайка. Бородатый солдат спросил:

— Из Камышовки идете? — похрустел огурцом. — У вас, сказывают, на прошлой неделе митинг боем закончился? И тебе, видать, на орехи досталось, — кивнул бородатый на синяк под глазом Вавилы. И тут же спохватился — Тебя не Вавилой зовут? Вавила Уралов? Тебя мне и надо, дружище. — Солдат крепко обнял Вавилу. — Петрович к тебе послал. В этот уезд пришло нас две сотни. Имеем задание: помочь крестьянам управиться с уборкой хлебов и агитацию развернуть по всем правилам. Половина специальные курсы прошли. Свежих газет привезли. Эх, по такому бы случаю чарочку пропустить. Нету? Чокнемся квасом.

Егор согласно кивал и все повторял:

— Ох, братцы, вовремя подоспели, ох, вовремя. Тяжело нам вдвоем-то с эсерами воевать.

— Петрович велел на словах передать: шестой съезд партии принял решение готовить восстание.

— Восстание?

Столько лет она, революция, ощущалась Вавилой как что-то очень желанное, но очень далекое. Так в студеный сибирский мороз, когда сосны трещат от холода, когда рвет лед на реках и он стреляет, как пушки, желанным, но очень далеким кажется знойное лето.

И вдруг пришло время готовиться к революции!.. Только тут осознал Вавила, какую ответственность возложила на него партия. Достал из кармана гимнастерки записную книжку. Перечитал названия сел, где был этим летом, где проводил митинги, создавая Советы, или уходил не солоно хлебавши, и перед — глазами возникала огромная карта степи, притаежья, заречья. Перечитывал названия сел, деревень, заимок, фамилий людей — помощников и врагов. Вырисовывался план широкого наступления. Только тогда осознал, какую работу они проделали с Егором, к чему приготовились, как дальновиден был Петрович, когда ранней весной отправил их в деревню, казалось, на безнадежное дело.

…В эти дни сотни одиноких агитаторов на селе раскрывали свои записные книжки и вспоминали пройденый путь. А из сибирских городов — из Томска, Ново-Николаевска, Омска, Барнаула, Тюмени — десятки тысяч солдат, прошедших полковые курсы агитаторов, шли в деревню на помощь.

Революция наступала.

1.

Дыбилось, бурлило людское море сходами, митингами. Гудели над Сибирью телеграфные провода.

«Видя явную гибель всей нашей страны от предательства и политики Временного правительства, которое в угоду соглашению с иностранной буржуазией ведет нас к гибели, самым решительным образом сход протестует против дальнейшего к нему доверия.

Вся власть должна принадлежать нашим сыновьям — солдатам, нашим братьям — рабочим и нам самим — крестьянам, т. е. Совету солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Лишь только в этой нашей власти мы добьемся выхода из тяжелого положения.

Просим всех товарищей крестьян присоединиться к нашей резолюции».

Так постановили крестьяне села Усть-Погромной. Сотни других деревень откликнулись на их призыв.