Казимеж Брандыс - Граждане

Сколько еще таких в школе? Дольше медлить нельзя! Ярош остановился посреди комнаты и, достав свою записную книжку, записал дату следующего собрания партбюро. Если до сих пор он сомневался, как поступить, то сейчас за него решали факты. Факты всегда говорят убедительно и ясно. Домыслы могут быть сомнительны, а факты указывают дорогу. И Ярош решил категорически потребовать, чтобы партийное бюро снова обсудило заявление Томали.

В школе было еще тихо. Ярош ходил по темному кабинету, где чувствовался утренний холод. Солнце заглядывало сюда только после полудня.

Он постоял, вслушиваясь в отголоски, долетавшие сюда из вестибюля. Скоро окончится первый урок, звонок возвестит перерыв. В классах ученики уже, наверное, нетерпеливо ерзают на местах и перемигиваются. Первые часы проходят обычно скучнее всего, и только после большой перемены, когда в раскрытые окна впустят весенний ветер, на всех этажах слышен тихий, возбужденный говор, в классах носится запах потных молодых тел, и мальчики шопотом толкуют о матчах, разыгранных на школьном дворе.

Ярош подошел к окну и услышал монотонный, хрипловатый голос Гелертовича, который давал урок в одном из классов на первом этаже:

— Это мы называем колебанием… Прошу записать…

«Сколько еще среди них таких, как Кнаке?» — думал Ярош. Им овладело странное ощущение оторванности от окружающей жизни, которая доходила до него только в каких-то обрывистых звуках, голосах, шагах за стеной, в едва уловимом шуме движений. Пришли на память дни в тюремной камере, которую он мерил шагами наискось, совсем как сейчас меряет этот холодный, пустой кабинет. И так же он тогда останавливался каждый раз, чтобы послушать шорох за дверью или за стеной…

Ярошу вдруг подумалось, что тогда в тюрьме ему было легче: борьба была проще, враг маскировался не так хитро и коварно.

«Ну, не всегда!» — возразил он сам себе, вспомнив пережитое за время оккупации. Его ужалило знакомое чувство стыда, от которого он за столько лет все еще не мог отделаться. И так живо вспомнилось бренчание ключей и шаги тюремщика, что он невольно посмотрел на дверь… Но вошел только сторож Реськевич и доложил:

— Товарищ директор, зетемповцы из одиннадцатого «А» пришли к вам по какому-то делу.

Из вестибюля донесся галдеж, крики, топот, свист. Большая перемена.

— Зовите их! — сказал Ярош, садясь за стол.

Первым вошел Кузьнар, за ним гуськом трое: гордость школы, угрюмый толстяк Свенцкий, стройный брюнет Вейс с задумчивыми глазами, а позади всех — самый маленький, Збоинский, с рыжим чубом, свисавшим на лоб. «Целых четверо!» — удивился про себя Ярош.

Вся четверка поклонилась почти одновременно. Ярош указал им на два стула, стоявшие у его письменного стола, а еще два притащил от стены рыжий малыш, причем по дороге зацепился ногой за ковер, чертыхнулся и потом пробормотал: — Извините…

— Садитесь. Слушаю вас, — сказал Ярощ, раздавив в пепельнице дымящийся окурок.

Антек Кузьнар нагнулся вперед и уперся руками в колени.

— Важные новости, пан директор, — начал он вполголоса. — Перед первым уроком…

— За пять минут до звонка, — вставил Збоинский и потряс головой так, что рыжий вихор опять свесился ему на глаза.

Толстяк так и подскочил на стуле:

— Извини, это несущественно!

— Было ровно пять минут до звонка, пан директор, — повторил малыш, покраснев от гнева. — Он всегда так…

Ярош постучал карандашом по столу. Оба притихли.

— Ну, так какие же новости? — спросил Ярош, глядя на Кузьнара.

— Перед первым уроком, — не спеша начал опять Антек. — Мы стояли около аквариума…

— Экзаменовали друг друга по всему курсу, — пояснил Збоинский. — И вдруг…

— Слушайте, пусть кто-нибудь один расскажет! — Вейс нервно закачал ногой.

— Враг не выдержал психического натиска и сдался, — важно произнес Свенцкий. — Я с самого начала предсказывал, что так будет.

Ярош поднял голову. Обвел мальчиков зорким, испытующим взглядом. Все четверо молчали.

— Враг? — переспросил он.

— Да, пан директор. Тот, кто подбрасывал листовки, — ответил Кузьнар тихо.

А Вейс тоже шопотом добавил:

— Томаля из седьмого «Б».

— Сам пришел с повинной! — возбужденно пропищал Збоинский, наклоняясь вперед со стула. — Весь зарёванный… и как трясся! Кто бы подумал, пан директор!

— То-ма-ля… — шопотом выговорил Ярош. Он сидел неподвижно, прикрыв глаза набрякшими веками. — Томаля!

— Такой карапузик из седьмого «Б». Мне и до плеча не достает, — объяснял Збоинский. — Посмотришь, — кажется, до трех сосчитать не сумеет. И от страха изревелся!

Ярош встал и начал ходить по комнате между окном и дверью. Мальчики провожали его глазами.

— Кто ему давал листовки? — Ярош остановился у стола.

— Кнаке, — ответил Кузьнар. — Вот как дело было. Кнаке как-то раз поймал Томалю в библиотеке: Томаля и раньше уже крал книги, а деньги, вырученные от их продажи, копил на покупку велосипеда. Он умолял Кнаке не выдавать его. И тот обещал молчать, а через некоторое время позвал его и велел подбросить листовки. Томаля говорит, что он не хотел этого делать, просил пожалеть его. Но в конце концов испугался угроз Кнаке и согласился. И с тех пор выполнял все его поручения. Только в последние дни он побоялся, что Кнаке на допросе расскажет о нем следователю, и решил сам во всем сознаться.

— Уходящий класс не сдается без борьбы! — изрек Свенцкий, когда Кузьнар замолчал. — Кто же этого не знает? Я это тебе давно твержу, малыш, — обратился он к Збоинскому.

— Значит, листовки ему давал Кнаке? Только Кнаке? — переспросил Ярош.

— По его словам, выходит, что так, — ответил Кузьнар. — И все листовки, которые найдены в школе, подбросил он один. И в библиотеке, и в учительской…

— Значит, никто больше к этому делу не причастен, пан директор, — тихо вставил Вейс.

— Это очень важно, — сказал Ярош.

Зетемповцы переглянулись, и все четверо одновременно закивали головами.

— Когда зетемповская организация активно выполняет свои обязанности, враг может пробраться разве только через щели, — с расстановкой произнес Свенцкий. — О более широкой его деятельности не могло быть и речи, я это говорил с самого начала. И если бы наше заявление о вредительских вылазках одного из учителей в свое время было принято во внимание…

Свенцкий охнул и замолк на полуслове, так как Збоинский украдкой пнул его ногой.

— Томаля… — повторял Ярош. — Кнаке и Томаля… Почему же вы не привели его сюда? — с неожиданной живостью спросил он у мальчиков. — Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

— Ни за что не хотел идти! — воскликнул Збоинский. — Дрожал от страха, вообще вел себя, как дерьм… как безответственная личность. И до звонка удрал домой.