Казимеж Брандыс - Граждане

У Сремского был долгий разговор с Лэнкотом, после чего в вестибюле редакции на доске появилось извещение, что в субботу, в четыре часа, состоится партийное собрание. Все, конечно, догадывались, что будет решаться вопрос о Зброжеке, но, кроме того, молва утверждала, что между Лэнкотом и Сремским и даже как будто между ними обоими и Чижем возникли разногласия. Ожидали также прибытия на собрание представителя Варшавского Комитета ПОРП, который даст оценку работе партийной организации «Голоса». Это означало перелом в жизни редакции, давно ожидавшуюся и основательную чистку. Невменяемое поведение Зброжека заставило его партийных товарищей яснее осознать то, что в них назревало уже несколько месяцев: угнетающее чувство бесполезности своей работы, отвращение к нудной рутине, вопившей из всех углов редакции. Люди еще не разобрались, как это вышло, но понимали, что отчасти и они виноваты: почему все до сих пор молчали?

У каждого были свои причины молчать, причины неуважительные и не слишком ясные. Однако на ком-то лежала вина за всю совокупность этих причин. На ком же? Ни у одного из сотрудников не хватало смелости первому громогласно ответить на этот вопрос. Но почти все ожидали втайне той минуты, когда можно будет дать ответ сообща, назвать виновника. Впервые за долгое время в редакции «Голоса» партия стала нужна каждому человеку в отдельности, и каждый почувствовал, что и он нужен партии. Казалось, дух протеста, потребность в переменах, сознание своей ответственности неожиданно проникли в редакцию, где до тех пор царил лишь трусливый дух лицемерия. Разумеется, Лэнкот об этом не подозревал, ибо духи ведь незримы. К тому же главный редактор был в эти дни поглощен другим: он старался пресечь вредные слухи, циркулировавшие но городу после заседания редколлегии. В четверг его вызвали в Центральный Комитет партии.

Агнешка встретила Павла так, как будто между ними ничего не произошло. Он пришел вскоре после полудня, когда в комнату через открытое окно лился теплый весенний воздух, пахнущий влажным ветром с Вислы. Чистенький серый Жолибож расцвел первой молодой зеленью, яркими весенними плащами. Мужчины уже ходили без шляп, у девушек шумели на ветру юбки. Во многих домах из открытых окон неслись звуки радио, дикторы сообщали о ходе посевной кампании, их сообщения перемежались песнями, джазом. От остановок на виадуке вереницами шли женщины, нагруженные покупками, возвращавшиеся с работы служащие в расстегнутых пальто, с туго набитыми портфелями в руках. Одни спешили домой, другие шли медленно, лениво и после пыльных улиц центра с наслаждением дышали чистым воздухом Жолибожа, подставляя лица ласковому ветерку.

Павел пришел прямо из редакции, не успев даже пообедать. Агнешка приказала ему сесть и ждать. Он слышал долетавший из кухни смех ее и разговор с дочкой Синевичей, потом шум воды, пущенной из крана. Оглядывал знакомую мебель. Он был здесь только несколько дней назад, но испытывал сейчас чувство человека, вернувшегося домой после долгих лет отсутствия. Так много произошло за последние дни… На столе лежала открытая книга с заложенным между страницами сухим желтым листом, а рядом — стопка тетрадей в одинаковых зеленых обложках. Он прочел фамилию на самой верхней, написанную ровными буковками: «Станислав Ковальчик, ученик шестого класса «Б»… Наверное, этот мальчик видит Агнешку каждый день. «Счастливец! — подумал Павел. — Не иметь редакторских неприятностей и каждый день видеть Агнешку! Впрочем, у этого Ковальчика, вероятно, есть свои огорчения. У каждого свое». — Павел вспомнил школьные годы и покачал головой.

— Не ройся в моих тетрадях! — прикрикнула на него Агнешка. Она вошла с лейкой и стала поливать растения в горшках, стоявшие на подоконнике. Потом опять велела Павлу сесть и сидеть смирно. — А если тебе скучно, возьми какую-нибудь книгу и почитай, — посоветовала она мимоходом.

Павел вдруг приуныл, вспомнив, как Зброжек сидел на этом самом месте с книгой в руке. Видно, Агнешка привыкла к этому и, может быть, любила заниматься всякими хозяйственными делами, пока он сидел у полки, шелестел страницами и время от времени делал какое-нибудь замечание, восхищая ее тонкостью своего ума. Мысль эта больно задела Павла. Он исподлобья следил за Агнешкой и молчал.

А она рассказывала о школе и весенних настроениях своих учеников:

— Все они словно взбесились или опьянели! На уроках совсем не слушают, я уже на это рукой махнула. Но баскетболом они себя замучают насмерть! Невозможно их прогнать со двора, они готовы играть с утра до вечера… И ты был такой, Павел? Ты, наверное, еще помнишь…

— Не помню, — ответил Павел.

Агнешка на минуту отставила лейку и закурила папиросу. Волосы ее были причесаны небрежно, и она часто отводила их со лба нетерпеливым, рассеянным жестом, уже знакомым Павлу. Ему казалось, что нет ничего прелестнее и женственнее этого движения. В манерах, голосе и лице Агнешки было сегодня столько милой интимности и простоты, от нее веяло домашним уютом и теплом. Павел в первый раз видел ее такой и сильнее, чем всегда, жаждал, чтобы жизнь его проходила в повседневной близости с Агнешкой.

Она осведомилась о Бронке. Все ей никак не удается выкроить часок и забежать к ним!

— Когда же у меня, наконец, будет свободное время? — говорила она, смеясь, но с легким унынием. — Целый день вертишься как белка в колесе — работа, беготня по городу, ожидание на остановках. Думаю я только в трамвае, да и то лишь тогда, когда там нет давки. Знаешь, я часто мечтаю о том, чтобы проговорить с кем-нибудь несколько ночей подряд, и все, с начала до конца, рассказать, вместе продумать. Столько есть вопросов! Но я прихожу домой еле живая и, как только положу голову на подушку, засыпаю как убитая.

Она вздохнула, потом внимательно всмотрелась в Павла, который сидел с осовелым видом и молчал.

— Эге, ты сегодня не в духе, — сказала она. — Хочешь есть? Сейчас заварю чай.

— Нет, я не голоден, — отказался Павел. Он почувствовал себя немного задетым. «Как будто жратва — главное!» — подумал он с досадой.

— Какой у тебя сегодня тон… официальный!.. Ну, вот и хватит, сад мой полит, — она отставила в сторону пустую лейку и присела на край дивана. — Что нового в редакции?

Павла ее вопрос встревожил. Прежде Агнешка никогда не спрашивала о редакции. Уж не дошли ли до нее отголоски того заседания редколлегии? Может быть, Зброжек успел побывать здесь вчера или позавчера? Павел был уже в этом почти уверен и с трудом удержался от вопроса, вертевшегося у него на языке. Он только пожал плечами и ответил, что в редакции, как всегда, куча повседневной работы и ничего нового.

— Павел, — начала Агнешка, — тебе надо помириться с Виктором. Я думала об этом в тот вечер, когда вернулась из дансинга. У Виктора тяжелая полоса, помоги ему. Если он чем-нибудь и обидел тебя, так уж, конечно, не со зла.