Казимеж Брандыс - Граждане

Автобусы проехали мимо высоких белых мачт перед Домом партии, где стучали молотки: это рабочие обивали трибуны красным сукном. На ветвях росшего перед домом дерева еще блестела ночная роса.

Шествие начнется с площади Победы. Над восстановлением этой площади немало трудятся все архитекторы Варшавы. Но сейчас это еще пока не площадь, а просто обширная равнина. Чудесные дворцы и колоннады, прежде ее окружавшие, лежат в развалинах.

Именно здесь через час-другой поднимется лес знамен и двинется к белым статуям Саксонского сада. Оттуда он выплывет на улицу, где некогда находились все судебные учреждения. С течением времени улица эта превратилась в торговый квартал, безобразный и шумный, пестревший вывесками контор, швейных мастерских, магазинов мехов и готового платья. Но и от этого всего уцелело немногое. Сейчас это район великого хаоса, где разрушение и восстановление до такой степени переплелись между собой, что невозможно отличить мест умирания от мест, где рождается новое. До последнего времени отсюда тянулись на запад, в сторону Гжибова и Воли, шумные боковые улицы: Багно, Свентокшыская, Панская… В 1905 году здесь разбивали уличные фонари, отсюда двинулся рабочий люд строить баррикады поперек Маршалковской. А сегодня первомайское шествие пройдет по следам этих баррикад, распевая те же самые песни, что звучали на них. Потом оно свернет налево и в Иерусалимских Аллеях опять пойдет маршрутом тех рабочих шеренг, в которые фашисты бросали бомбы и петарды. Такой кружной дорогой шествие дойдет, в конце концов, до центра города, где высится Дом партии.

Скоро на улицах появятся шумные рои зетемповцев. У них сегодня много дела — как и у Игнация Липки, рассыльного из «Голоса». Липка, как всегда, ночевал на столе в квартире своей тетки на улице Топель. Когда он проснулся и посмотрел в окно, первое, что он увидел, было лицо Пальмиро Тольятти. Липка просиял — он питал горячую симпатию к вождю итальянских рабочих. Пальмиро смотрел на него через очки со стены дома напротив. — Эввива! — закричал Липка. Он знал приветствия чуть не на двадцати языках. Соскочив со стола, служившего ему ложем, он распахнул окно. Топель — улица мрачная, узкая, с разбитой мостовой. Но в это утро она встретила Липку гордым шелестом знамен. Пахло хвоей и свежим деревом. Липка опять взглянул на Тольятти и стал поспешно одеваться, так как увидел на улице знакомого монтера с электростанции. Монтер шел в сторону Тамки и подмышкой нес валторну в клеенчатом чехле. Он был в черном костюме и желтых полуботинках, из кармана торчало горлышко бутылки. Липка заулыбался, вспомнив, что на всем пути шествия девушки в белом, стоя на грузовиках, будут продавать пиво, мороженое, квас.

По Тамке уже шли группы людей со знаменами — одни знамена были еще свернуты, на других видны были вышитые на них золотые и белые буквы. Перед зданием Центрального совета профессиональных союзов стояли шахтеры в парадных черных шапках с петушиными перьями. Улицы казались сегодня какими-то особенно чистыми и просторными. Одетые по-праздничному каменщики шагали по краю мостовой, на каждом шагу останавливаясь, чтобы обозреть какой-нибудь новый дом. Передовики-строители, имена которых знала вся страна, указывали женам на всякие детали — барельефы, картуши. Сегодня дело их рук как бы переросло их, и они созерцали его с робким восхищением. Здесь работал Остатек, там — знаменитый специалист по кладке сводов и делегат сейма Зиклицкий… а вот тот карниз здорово удался мастеру Чахуре… Передовики встречались глазами с собственными портретами и, смущенные, отходили.

К восьми часам движение на улицах усилилось. И по тротуарам и по мостовой шумными толпами шли люди из пригородов, из окружающих город поселков — Чернякова и Секерек, Марымонта и Белян, — направляясь к местам сбора на пути демонстрации, во дворах фабрик, заводов и школ. Перед Политехническим институтом качались знамена. Окруженные зрителями девушки в национальных костюмах танцевали под аккордеон. Студенты вынесли на палках безобразные чучела, изображавшие поджигателей войны. Грянул смех. На ступенях подъезда царила невообразимая сутолока, все спотыкались о сидящих, развертывали плакаты, девушки раздавали цветы, юноши обменивались значками. Вокруг грузовика с пивом уже теснились жаждущие. С Нововейской двигалась колонна велосипедистов в голубых с желтым костюмах. Они ехали тремя ровными рядами, плечом к плечу. С площади донеслись аплодисменты. Велосипедисты повернули на Польную. Рядом бежал мужчина с красной повязкой на рукаве, указывая им дальнейший маршрут. Где-то вдали загремели трубы оркестра.

На улицах с каждой минутой становилось теснее. Все больше мелькало милиционеров и распорядителей с красными повязками. На тротуарах, в окнах, на балконах, на грудах щебня и обломков — везде теснились зрители. Из боковых улиц двигались все новые отряды демонстрантов со знаменами. Текла пестрая река транспарантов, плакатов с лозунгами, лент. Гудели грузовики, медленно продвигаясь среди людского муравейника, заглушая песни и крики. Над головами качались портреты (их несли на плечах), диаграммы с цифрами выполнения плана, модели новых машин, гипсовые бюсты. В город вступил Великий Шум и несся вперед, с улицы на улицу. На площадь Победы уже невозможно было пробраться. Туда со всех сторон двигались колонны демонстрантов. Те, кто ожидал своей очереди, стояли на Крулевской и в Саксонском саду. Среди зелени яркими красками сияли знамена, серебрились их верхушки. Из репродукторов непрерывными каскадами лилась музыка. Демонстранты ожидали сигнала двинуться на площадь, а пока собирались в кружки, плясали, пели. Девушки в спортивных костюмах играли в мяч, и он высоко взлетал над знаменами.

Когда пробило десять, от Дома партии долетел заглушенный расстоянием крик из тысячи грудей. Его донесли сюда рупоры. Потом зазвучал национальный гимн. Люди притихли. Ветер донес эхо голосов. Знамена взвились, закачались. Шествие двинулось.

Михал Кузьнар шел между Тобишем и Гнацким, за передовиками труда, которые выстроились по четыре в ряд. У каждого из них наискось через грудь повязан был красный шарф. Работники Новой Праги составляли мощную группу в колонне строителей. Знамя нес худощавый старик Пабианский с выбритым затылком, на котором выделялись две нетронутые солнцем белые полоски: видимо, Пабианский вчера только остригся. Он на целую голову был выше остальных знаменосцев. Однако среди рабочих слышались замечания, что Челис лучше справился бы с этим делом. Вспоминали его длинные жилистые руки. Знамя качалось, шелестело, к тому же товарищи Пабианского опасались, как бы он не забыл склонить его перед трибуной правительства.