Казимеж Брандыс - Граждане

— Ну, конечно, — соглашался Павел. — Но ты вспомни, какая тогда была жизнь. Ведь мы живем в совершенно других условиях.

И оба сходились на том, что все эти нелепые любовные драмы — следствие загнивания буржуазно-феодального общества. Тем не менее именно такие романические истории Бронка слушала всего охотнее.

Иногда они обсуждали всякие мелкие происшествия, случавшиеся дома, в редакции, в институте. Павлу казалось, что Бронка угадывает, как мучит его беспокойство при мысли, что он еще так мало сделал. Раз она, как бы между прочим, сказала, что его заметки в «Голосе» (подписанные только инициалами) оригинальны и один ее товарищ хвалит их. Павел покраснел от радости. Ему очень хотелось продолжить этот разговор, но Бронка переменила тему.

Ее огорчал отец. С тех пор как он перешел на стройку, с ним явно творилось что-то неладное. Чем это объяснить?

— Не волнуйся, — утешал ее Павел. — У стареющих людей бывает тяжелое настроение. Не надо принимать это так близко к сердцу.

Но Бронку заботило другое: — Отец не поспевает за нашим временем. А ведь он еще не стар. Нет, все не так просто, как ты думаешь!

На другой день после этого разговора, сблизившего их больше, чем все прежние, Павел пригласил Бронку в кино. Они встретились у входа, где уже собралась толпа. Бронка пришла во-время, и Павел сразу заметил издали ее студенческую шапочку, из-под которой выбивались кудряшки.

Когда они уже сидели в зале и смотрели ярко освещенные рекламы, Павел вздрогнул: ему почудилось, что на два ряда впереди мелькнуло лицо Агнешки. Но он тут же убедился, что ошибся, — это была другая девушка, совсем на нее непохожая. У него забилось сердце, и он покосился на Бронку. Он видел ее в профиль — вздернутый носик, забавно приоткрытый маленький рот, тонкая шейка. Павлу стало грустно, жаль и себя и ее: бедная Бронка некрасива, а он… он несчастлив. Его мучило отсутствие Агнешки, как будто то, что она сегодня вечером не пришла в кино, означало, что ее нет в городе, что она уехала куда-то далеко.

— Знаешь, — шепнул он Бронке, когда после киножурнала в зале вспыхнул свет, — мне показалось, что впереди сидит твоя подруга. Та, что уехала…

Бронка посмотрела на него с недоумением: она не понимала, о ком он говорит.

— Ну та, с которой ты меня познакомила у вас в первый вечер, — пояснил Павел. — Зовут ее, кажется, Агнешкой.

Он замолк, испугавшись, что все в зале услышат громкий стук его сердца.

— Это Агнешка Небожанка? — наконец догадалась Бронка. — Так она никуда не уезжала. Я у нее недавно была.

«Не уехала…» — Павел с облегчением перевел дух. Он мысленно посмеялся над собой, потом ему стало жарко, и он развязал галстук. Чувство безмерной благодарности к Бронке вдруг охватило его, и, когда свет снова погас, он взял ее за руку. Жесткие пальчики дрогнули при его прикосновении, но Бронка не отняла их. Так они сидели некоторое время, не обменявшись ни словом, но Павел неожиданно смутился: притворно кашлянув, он отнял руку и прикрыл ею рот. На экране проходила колонна гитлеровских танков, затем среди кустов появилось сильно увеличенное лицо советского партизана с биноклем у глаз. Павел, несмотря на темноту, видел, что рука Бронки лежит на том же месте.

Лэнкот обратил внимание на Павла Чижа не только потому, что как раз в то время оказался в затруднительном положении. Нет, Лэнкот был хороший физиономист. Если он и не принадлежал к числу тонких психологов, то, во всяком случае, умел подметить в каждом новом человеке свойства, которые можно будет выгодно использовать. И на эти-то свойства он делал ставку — разумеется, с осторожностью опытного специалиста: рисковать он не любил.

Павел произвел на него хорошее впечатление. За него говорила, во-первых, его молодость — ведь продвижение молодых кадров было обязанностью Лэнкота. Во-вторых, происхождение. Лэнкот всегда внимательно изучал анкеты новых сотрудников, и его несколько удручало то обстоятельство, что большинство коллектива было из кругов городской интеллигенции. «Наконец-то потомственный пролетарий!» — подумал он с удовлетворением, просматривая графу, заполненную именами Чижей и сведениями о их социальном положении.

Наглядным подтверждением могло служить и лицо Павла: если этого паренька переодеть в рабочий комбинезон, он мог бы немедленно стать к станку и фигурировать в кинохронике как превосходный тип молодого бригадира-зетемповца, сварщика или токаря. Лэнкот умел наблюдать незаметно: он видел умные, живые глаза, решительную складку рта, жесткие линии подбородка. Все в Павле указывало на сочетание черт, которое нравилось Лэнкоту: горячность — и вместе рассудительность, похвальный энтузиазм и доля мальчишеской наивности, преклонение перед авторитетами.

Во время первой беседы с Павлом Чижем Лэнкот, как всегда при встрече с новыми людьми, проявил сдержанное добродушие. Он занял выжидательную позицию: время покажет, что за человек этот Чиж, да и послушать надо, что будут говорить о нем другие. Первые короткие заметки Павла Лэнкот одобрил. Нападки на определенных лиц он, конечно, вычеркнул как лишние и рискованные, но оценил по достоинству живой, красочный слог и ту романтическую восторженность, которая, как мысленно говорил себе Лэнкот, на данном этапе необходима.

Поведение Павла в первое время его работы в редакции тоже понравилось Лэнкоту, который вначале опасался, как бы новичок не подпал под разлагающее влияние Бабича или не подружился с этим сумасбродом Зброжеком. Обоих — Бабича и Зброжека — Лэнкот по совершенно различным причинам считал своими злыми гениями и не раз твердил жене: «Увидишь, один из них рано или поздно меня угробит!» Но Павел, к счастью, держался от них в стороне, и Лэнкот наблюдал за ним все с большим удовлетворением. Он любил молодежь степенную и рассудительную и угадывал в Павле то трезвое, спокойное честолюбие, которое, как он предвидел, сделает этого юношу полезным для редакции. Как-то вечером Лэнкот сказал своей жене Люцыне: «Знаешь, дорогая, кажется, бог послал мне то, о чем я давно мечтал. Фамилия этого парня Чиж». Люцына пожала плечами (она не доверяла его суждениям о людях), но на сей раз это не обескуражило Лэнкота. «Нет, нет, ты неправа!» — сказал он. Лэнкот знал ожесточенный пессимизм Люцыны, ее склонность к самым мрачным предчувствиям, в особенности когда дело касалось ее мужа. Она часто предостерегала его: «Здзислав, все это плохо кончится! Вспомни, сколько императоров слетело за последнее время. Или ты воображаешь себя сильнее их всех?»

Люцына считала, что муж ее — смельчак, идущий на отчаянный риск, а его карьера — танец среди мечей. Лэнкот обрушивался на нее: «Не понимаешь ты одного: я — человек с у-бе-жде-ниями. То, что делается в Польше, считаю правильным. Партия…»