Сергей Герман - Обреченность

Спешившись и передав повод коноводу Кононов отрапортовал генералу.

Лучи холодного зимнего солнца отразились от блестящих погон.

Шенкендорф повернулся к казакам и сказал:

— Казаки и господа офицеры! Приветствую вас, в нашей общей войне с большевиками. Уверен, что ваша часть, под командованием майора Кононова, окажется на должной высоте при исполнении поставленных ему задач. Поздравляю всех вас с вступлением в ряды вооруженных борцов с коммунистическо-советской властью!

Переводил обер-лейтенант граф Пален.

Вслед за приветствием генерал Шенкендорф зачитал приказ, согласно которого майор Кононов назначался командиром батальона, а все казаки зачислялись на те же нормы довольствия, что и немецкие части.

После этого майор Кононов обратился к казакам с речью.

— Братья казаки!

Сегодня - наш день! И вы, стоящие здесь, являетесь подтверждением того, что в скором времени у нас будет своя армия.

Не посрамим наших славных предков своими ратными делами! Да здравствует великая и свободная Россия! Слава казачеству!

Казаки приняли присягу, под музыку оркестра прошли перед генералом Шенкендорфом и разошлись по своим казармам.

После непродолжительного обучения батальон стали использовать в боевых операциях против партизан.

От партизан, казакам стало доставаться нещадно и сразу. Они обстреливали казачьи разъезды, жестоко и мучительно казнили тех, кто попадал к ним в плен. В ответ на разгром своих лесных баз находили, вешали и стреляли тех, кто помогал казакам.

Казаки тоже не оставались в долгу. Это был «гнев народа», «народная война».

Та и другая сторона в плен брала редко. Нередки были случаи расправ над пленными с той и так же с другой стороны.

* * *

Утро 22 июня 1941 года перевернуло устоявшийся мир.

Через несколько месяцев Сергея Муренцова призвали в армию. Странно, но он вроде как даже обрадовался этому. Муренцов скинул с себя личину чеховского интеллигента, сбрил бородку и оказалось, что его руки по-прежнему помнят тяжесть винтовки, как и прежде он с закрытыми глазами мог разобрать и собрать пулемет, подняться в атаку.

Он попал на курсы подготовки командиров стрелковых взводов. После трёхмесячной учёбы получил звание младшего лейтенанта и в конце июля 1942 года его взвод в составе вновь сформированной дивизии бросили под Ржев.

Гудериановские танковые клинья рвали линию советской обороны. Части Красной армии, потеряв штабы управления, обозы и расстреляв боеприпасы, отчаянно пытались выбраться их котлов, не зная, что линия фронта с каждым днем все дальше и дальше откатывается на восток.

Горела выжженная солнцем земля, над колоннами бредущих войск нескончаемой армадой шли бомбардировщики с крестами на фюзеляжах.

По обочинам дорог тянулись ряды огромных воронок с ровными краями, будто их вырезали в земле. Погибших хоронили тут же. По приказу политрука бойцы собирали красноармейские книжки убитых, потом стаскивали мертвые тела в воронки и слегка присыпали их выжженной, сухой землей. Картины разгрома и разрушений нередко тянулись километров на десять-пятнадцать.

У какого-то села на их колонну опять налетели самолеты. В воздух полетели изувеченные тела и винтовки. После шквала огня сложно было разобрать, кто живой и кто мертвый.

Контуженый, оглохший Муренцов долго лежал в воронке, присыпанный землей, сжимая руками звенящую чугунную голову. Полк, посчитав его погибшим, ушел дальше.

Потом он очнулся, пополз. Инстинкт самосохранения, все рефлексы кричали, что нужно как можно скорее оказаться подальше от этого места, от воронок, от мертвых тел, убежать, уползти, неважно куда — в кромешную темноту, в неизвестность.

Муренцов полз очень медленно, с перерывами. Сознание мутнело и покидало его, потом вновь возвращалось. У проселочной дороги он наткнулся на отступающих артиллеристов. Уцепившись за лафет пушки побрел вместе с ними.

Лошади, тащившие пушки, были худы и измотаны. На острых хребтах и боках виднелись следы струпьев от ударов кнутов и палок. Усталые животные обреченно тащили орудия, хрипя и приседая на задние ноги. Иногда они останавливались, затравленно дыша и раздувая ввалившиеся бока. Удар кнута срывал их с места. Присев на задние ноги кони срывали пушку с места и волокли ее за собой. Цепляясь со всех сторон за щитки орудий брели усталые, изнуренные бойцы.

Сколько прошло времени Муренцов не помнил. Пришел в себя от громкого крика одного из красноармейцев:

— Товарищи, распрягай коней! Бросаем пушки и уходим!

Все разбежались, и Муренцов остался один в чистом поле, у брошенных пушек. Кружилась голова. Дрожали ноги и он лег на землю с одной мыслью:

— Один. Один... Что делать?

Он сам не знал ответа на свой вопрос. Мысли путались в голове и он то впадал в забытье, то вновь приходил в себя.

Непонятный шум привлек его внимание. Привстав и облокотившись на локоть Муренцов увидел бредущую по дороге лошадь, запряженную в бричку. Увидев человека, лошадь стала. Сергей кое-как добрался до повозки и завалился на ее дно. Немного постояв, лошадь сама тронулась с места.

Муренцов не помнил, сколько времени он трясся в гремящей повозке. Лошадь неторопливо брела по обочине дороги, иногда наклоняя голову и срывая губами пыльную траву.

Воздух дрожал от зноя, трещали кузнечики. Ночью пошел дождь, мелкий, противный. Муренцов озяб, тело била дрожь, губы посинели.

Лошадь остановилась в какой-то деревне. Пахло коровником, дождем и полынью. Дождь пошел сильнее. Муренцов натянул на голову ворот шинели, забылся. Деревня будто вымерла.

Очнулся он на рассвете, кто-то тормошил его. С трудом открыл глаза — над ним склонилась какая-то закутаная в платок женщина. Было не до разговоров и не до вопросов. И так все было ясно, красноармеец, окруженец. Женщина помогла ему дойти до избы, усадила на лавку у теплой печи, дала кружку воды. Вскоре в избу вошли еще несколько красноармейцев с оружием и без. Среди них было несколько раненых. Кому- то помогали идти, кто-то шел сам опираясь на винтовку или палку.

Прошло немного времени, и раздался крик: «Немцы!»

Все, кто был способен двигаться побежали огородами к лесу. Немцы начали стрелять по бегущим людям, раздался хохот, крики на немецком:

— Рус, рус, хальт!

Потом стрельба прекратилась, и в избу ворвались фашисты. С криками и шумом они обыскали раненых, собрали оставшееся оружие и уехали.

К вечеру в избу пришли хозяин с хозяйкой, принесли ведро картошки, сваренной в мундире. Кто-то спросил о судьбе бежавших красноармейцев. Хозяин опустил вниз глаза:

— Постреляли почти всех. Наши деревенские, кто помоложе копают им могилу на околице.

Прошло два дня неизвестности. Раненых красноармейцев местные жители разобрали по своим избам. Муренцова поселили у Семеновых. Хозяева дома — старики, у них была дочь Вера. Это она остановила лошадь и помогла Муренцову дойти до хаты. Лет ей было лет около тридцати, муж погиб в финскую войну. Муренцов прожил у стариков около месяца. Кормили тем, что ели сами, картошка, хлеб, молоко. На полях и в лесу паслось много раненых и брошенных коней. Их забивали, туши разрубали топором и на телегах увозили домой, делали солонину. Этот «приварок» хорошо поддержал силы ослабевшего Муренцов. Спал он на мешках, набитых соломой. Укрывался шинелью, и всяким тряпьем.