Александр Хьелланн - Яд

Ведь рано или поздно с полной очевидностью и для нее станет ясно, что она не может обойтись без его руководства. И все ее восторженные идеи окажутся тем, что они и есть на самом деле, — окажутся пустыми и громкими фразами.

И все же Венке импонировала ему. Его подавляли и приводили в смущение ее непримиримость и смелость, ее твердый и пронзительный взор, который нередко останавливался на профессоре, когда он, непринужденно болтая в кругу гостей, несколько отклонялся от истины. Профессора особенно раздражало, что ему никогда не удавалось заронить ей в душу неуверенность и сомнение.

Только в одном пункте он одержал победу над ней — это в борьбе за Абрахама. Но одновременно с этим событием произошло нечто иное, и даже наихудшее, что несло с собой полное поражение.

Тут была его тайна, которую он тщательно от всех скрывал. В глубине своей души он был ревнив, чрезвычайно ревнив. Но так же как его тщеславие никогда не становилось хвастовством, так и его ревность никогда не проявлялась в горячности или же в опрометчивых поступках.

Он всегда помнил слова, которые где-то вычитал в юности: ревнивый муж смешон всегда, но он особенно смешон, когда бросается на виновных с кинжалом.

Карстен Левдал полагал, что быть смешным — это крайний предел человеческого падения, что более жалкой участи не бывает. И по этой причине он дал себе слово — никогда ни на кого не бросаться с кинжалом.

Более того, он вел себя так, что и тень обиды или неудовольствия никогда не появлялась на его лице, даже если он, при своей крайней чувствительности, ощущал себя глубоко задетым или обиженным.

И в браке он избрал точно такой же метод. Он всегда любезно и приветливо встречал тех молодых людей, которые ухаживали за его женой. И о них он всегда отзывался столь похвально, что Венке иной раз досадовала на это.

При этом сам Левдал держался на заднем плане. Такая позиция позволяла еще более отчетливо видеть все рыцарские черты его персоны: он неизменно оставался тактичным мужем и верным другом своей жены. Быть может, поэтому юная фру Венке, так и не полюбив мужа, всегда возвращалась к нему после всех своих беспокойных историй. Все-таки она испытывала к нему доверие — большее, чем к другим людям.

Однако Левдал понимал, что такие душевные встряски почти не по силам ему и что в дальнейшем ему будет еще тяжелей. И это было одной из причин, почему он оставил столицу. Здесь, в маленьком городе, жизнь протекала как-то спокойнее.

Конечно, старший учитель Абель ухаживал за его женой, и это несколько раздражало профессора. Но какими скромными были эти ухаживании! И профессору начало даже казаться, что его чудовищная ревность постепенно вообще перестает его мучить. Но вот тут-то и появился господин Мордтман!

Правда, Венке сначала выказывала полнейшее равнодушие к этому молодому человеку. По этой причине и отчасти по чувству долга профессор и устроил тот злосчастный званый обед, на котором Венке так сдружилась с молодым Мордтманом.

Но начиная с этого обеда, с того момента, когда Венке взглядом поблагодарила молодого бергенца за помощь в споре о школе, Карстен Левдал уже в точности знал, что теперь между Венке и Мордтманом начнется сближение. Впрочем, он, конечно, и не подозревал, как далеко эти отношения зайдут. Но он все же предвидел новое испытание и сразу же применил свой прежний метод: с любезнейшей улыбкой он стал приглашать Мордтмана, подписался на акции фабрики «Фортуна» и даже вошел в правление.

Но все это удавалось ему далеко не с прежней легкостью. С каждым днем ему становилось труднее владеть собой. И теперь ничто более не ускользало от его глаз: он все знал, все понимал и отчетливо видел, как завязывалась и росла близость между его женой и Мордтманом. Он понял все это значительно раньше, чем поняла сама Венке.

В нем все кипело. Нельзя было длить комедию. Прежний его метод уже не помогал — ведь семья могла действительно развалиться. Необходимо было так или иначе вмешаться в это дело.

В тот вечер, когда Левдал, возвращаясь домой, встретил на лестнице Мордтмана, на лицо которого можно было прочесть все возбуждение после предшествовавшей страстной сцены, — в тот вечер профессор ограничился тем, что с силой стукнул палкой по лестнице, хотя и почувствовал, что заставил себя сдержаться в последний раз.

В течение нескольких дней он ходил сам не свой, но сегодня он пришел домой с тем, чтобы все высказать своей жене. Он собирался сегодня поведать ей обо всем, что мучило его с первых дней их брака. Он больше не думал об унижении, он хотел жаловаться — и на это он имел право. Он хотел призвать ее к выполнению долга, от которого она, как порядочная женщина, не смела уклониться.

Но тут злополучная новость о ребенке — о чем он даже не подозревал — сбила его с толку. Он потерял ту рассудительность, какую с величайшим трудом сохранял. И, конечно, он был вне себя, когда бросил ей в лицо последнее оскорбление.

Да, он собирался предостеречь ее. Он пришел тогда для того, чтобы, если окажется нужным, жестко и прямолинейно поговорить с ней, сказать, что больше не верит ей, что он стал сомневаться в ней. Но он был далек от намерения оскорбить ее.

Он знал — и это-то все время и страшило его, — что она может окончательно разлюбить его. Но он никогда всерьез не думал, что она ему неверна. И уж во всяком случае он знал, что она сама придет к нему и расскажет, если сделает иной выбор.

Она была вне подозрений — он знал это. И в особенности он был уверен в ней сейчас, в этот момент, когда он, погруженный в свои тяжкие думы, смотрел на нее — умершую.

Она лежала такая чистая и спокойная, такая недосягаемая, бесстрашно осуществив свое намерение.

Он явственно ощущал, что она одержала новую победу над ним.

Эта победа ее была решительной, ибо в поражении своем он потерял то, что она наиболее ценила в нем, — дух рыцарства, который он при всех случаях старался сохранить. Она считала его трусом и лицемером, но рыцарство его она высоко уважала и не сомневалась в нем.

Но эта последняя злосчастная встреча продемонстрировала его в безобразнейшем, далеко не рыцарском, виде. Он, как назло, вывернул наизнанку все наихудшее, что в кем таилось. И вот с этим впечатлением о нем она и покинула мир.

Левдал поднялся с постели, охваченный жесточайшими и горькими чувствами. Всю свою жизнь он пытался вызвать ее почтительное восхищение, и едва ли не это и составляло основу его любви к ней. И если бы ему удалось добиться своей цели, он, несомненно, в свою очередь восхищался бы ею. Но теперь он был безжалостно уничтожен. Она с презрением повернулась к нему спиной — и ушла.

И тут все его горе, все разочарование его и весь остаток любви, еще не поглощенный тщеславием, тотчас же превратились в новое чувство — в ненависть к Мордтману. Да, он сделает целью своей жизни — отомстить Мордтману. Он поставит его на колени и этим возьмет реванш за свое поражение. Иного пути нет и не будет.