Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

А черев час налетел шторм. Облако на горизонте быстро росло и клубилось. Море закипало. Черная туча закрывала небо. Свет мерк. Становилось темно. Ревущий ветер вздымал волны. Шхуну кидало вверх и вниз. Стремительные потоки обрушивались на палубу. Заглох мотор.

— Наверх! К парусам! Все наверх! — надрывался боцман. — Руби ванты!

Матросы, держась за леера, передвигались по палубе на четвереньках, поливаемые водопадами воды, суетились, мешая друг другу. В сущности, и матросов среди них не было, так, голытьба, — вот когда это проявилось, при первом серьезном шторме.

Андрей выскочил в момент, когда «Преподобного Фому» медленно поднимало к верхушке гигантской черной волны, нависающей и уже опасно закругляющейся над шхуной. Стремительно падало на голову черное небо. Балансируя по ускользающей из-под ног палубе. Белопольский с трудом сделал несколько шагов. Мачта позади него упала, обрывая снасти, и вдруг шхуна и все, что было на ней, рухнуло в гудящую волну. Качнулось, оторвалось от кипящей волны и взлетело ввысь, в небо. Вслед за Андреем неслись по палубе какие-то предметы, ящики, грохотала сорванная с креплений небольшая лебедка, катились кричащие люди. От кормы к носу пронесся стремительный белый поток. Андрей летел в нем, чувствуя полное бессилие, думая лишь о том, как бы зацепиться, не дать волне смыть себя в море. О в больно ударился. В это время волна схлынула, нос шхуны со стоном и скрипом стал задираться, небо, посветлев и качнувшись, стало приближаться. Андрею удалось схватиться за леер. Он подтянулся, волоча обессилевшее тело, и прижался к стойке, охватив ее руками и ногами.

— Тонем! — несся чей-то истерический визг.

— К помпе! — раздался голос боцмана, и Андрея сильно толкнуло вправо. Он не удержался на трапе и полетел вниз, в душную трюмную темноту. Падая, ударился о ступеньку трапа и полетел еще ниже, в зловонную воду на дне трюма...

Еще много часов бушевало Черное море. Но шторм отходил уже на запад. «Преподобный Фома», к общему удивлению остававшийся на плаву, походил на раздавленную и порванную коробку, носившуюся по воле волн. С поломанной грот-мачтой и повисшей бизанью, с порубленным и порванным такелажем, поврежденным рулем, трюмами и мотором, залитыми водой, корабль смещался к западу, в сторону Константинополя. Ручные помпы не справлялись с откачкой. Все матросы авралили уже вторые сутки.

К вечеру, когда механику удалось наконец запустить мотор и «Преподобный Фома» двинулся на малых оборотах по ветру, за ними погнался военный катер, вооруженный пушкой и двумя пулеметами системы «Кольт».

— Турки! — закричал боцман. — Беженцев вниз! Трюмы задраить!

Катер приблизился. С него приказали заглушить машину. Пятеро турок в широченных шароварах, фесках, красных бархатных жилетках, увешанные оружием с головы до пят, поднялись на борт и велели построить команду у мостика. Старший над ними, горбоносый, размахивая маузером перед всегда сонным капитаном, чудовищно коверкая французские слова, требовал документы на грузы, команду и судовой журнал. И повторял, если он найдет тут хоть одного грека, капитан будет расстрелян.

— Сто хочет эта собачий сын? — невозмутимо спросил капитан Юсуфа, турка. Тот объяснил, и тогда капитан, пожав плечами, сказал: — Пусть кофорит с босман. — И полез на мостик: — Дайт им теньги, босман.

Турки проводили капитана недоумевающими взглядами. И тут, выстрелив из маузера и взъярившись, горбоносый подскочил к Юсуфу — он был матросу по пояс — и, тыча стволом ему в живот, быстро и гневно залопотал что-то. Огромный Юсуф согласно кивал и униженно кланялся, испуганно косясь на пистолетное дуло. И перевел:

— Спрашивает, сколько беженцев везем?

— Скажи, штормом с палубы смыло.

— Поверит разве?

— Неужели детей на смерть отправим? — возмутился боцман — Аллахом клянись. Аллах простит.

— Они гяуры, — мрачно возразил Юсуф. — Не могу. Никак мне нельзя.

— Скажи, задерживать станут, утонем: забортной воды набрались. Даю пятьсот лир, пусть отпускают. А в трюмах вода, ясно?

— Он согласен, — облегченно перевел Юсуф.

Боцман достал мешочек, висящий на груди, отсчитал деньги.

Горбоносый схватил их и, вращая глазами, закричал что-то.

— Говорит, не хватает десять лир, — пояснил Юсуф.

— Пусть подавится! — боцман швырнул турку ещё несколько бумажек, смятых в кулаке, и тот схватил их на лету. И засмеялся — точно заклекотал, давая команду покинуть шхуну. Тут, к несчастью, он и заметил Христо, грека, и, схватив его за ворот брезентовой куртки, вытащил из группы матросов, старающихся прикрыть несчастного.

— Грек? — радостно спросил он.

Тот кивнул, и, повинуясь взгляду старшего, турки схватили Христо, бросили под ноги горбоносого. Потрясенный страхом грек пополз на коленях, стеная и сипло затянув суру из Корана. Турки совещались, на чем его повесить. Матросы «Преподобного Фомы» взирали на происходящее с холодным любопытством. Андрею показалось, он услышал, как заключается пари — вздернут Христо или его пристрелит начальник. Очевидно, выигрывали первые: на несчастного грека накинули петлю и поволокли по палубе. Христо хрипел, задыхаясь. Андрей чувствовал, как нарастает в нем ярость. Но он не успел вмешаться: боцман шагнул вперед и наступил ногой на веревку. Турки выжидательно посмотрели на своего горбоносого, тот — недоуменно — на Юсуфа.

Боцман стал говорить, что Христо русский грек, за греков Турции они не ответчики, турок уважают, а греческих греков ненавидят, как первейших врагов, из-за которых вынуждены страдать. Турок выслушал боцмана, затем — испуганно бормотавшего что-то Юсуфа и коротко заключил:

— Сто лир, — и посмотрел на боцмана. Пускай Христо платит, — боцман демонстративно повернулся спиной к турку.

— Сто лир! Я даю! — закричал несчастный пленник.

Христо отпустили. Он вскочил, нашаривая кошелек в глубоких карманах.

— Двести! — приказал турок.

Христо, вытащив кошелек, торопливо пересчитал наличность, выкрикивая:

— Пятьдесят! Шестьдесят! Восемьдесят пять!.. Сто двадцать!.. Сто сорок!.. Сто сорок семь!.. Все! — И сказал сокрушенно: — Больше нет.

— Двести! — повторил турок. — Возьмите его!

На несчастного мигом вновь накинули петлю.

— Друга! — взмолился он, падая на колени и протягивая руки к матросам «Преподобного Фомы». — Братья! Спасите! Я отдам!

Команда молчала. Продолжая стоять на коленях, с петлей на шее, Христо протягивал деньги каждому, оглашая шхуну рыданиями.

— Подонки! Вы все — подонки! — не выдержал Белопольский. — Его убьют из-за пятидесяти лир. Он же наш... товарищ?!

— О! Господин сказал «товарищ»? — насмешливо бросил боцман. — Это прогресс! Остается выложить деньги. -