Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Прочитав сие в тот же вечер. Лев Федорович сказал полушутливо: «Откуда такие мысли, Виталий Николаевич? Уж не говорит ли вашим языком комиссар Чичерин, племянник знаменитого Чичерина, чьи лекции в Московском университете, вероятно, слушали вы либо ваш учитель Ключевский?». Увидев, что мне не до шуток, чуткий Лев Федорович избрал иную тактику для успокоения меня и даже процитировал Марка Аврелия: «Измени свое мнение о тех вещах, которые тебя огорчают, — и ты будешь в полной безопасности от них», надеясь отвратить меня от дела бесперспективного и по нынешним временам далеко не безопасного. Мы заспорили. И впервые закончили разговор, недовольные друг другом.

Статья, однако, была написана. Надо было ее публиковать. Началась вторая моя одиссея — по редакциям газет и журналов. И — скажу сразу — была она ничуть не легче предыдущей. В двух «ведомствах» мне вернули сочинение мгновенно, чуть не вытолкав взашей и обозвав «ренегатом». В третьем фальшиво улыбающийся рыжеватый господин посоветовал мне оставить статью и наведаться через недельку-другую, ибо стесненные материальные обстоятельства заставили его уволить большое число сотрудников, а оставшиеся едва управляются с текущими номерами. Я обратился в газету «Общее дело» к Владимиру Львовичу Бурцеву, которого имел честь знать еще в Петербурге, хотя и недостаточно коротко. И не очень стремился к этому, ибо, отдавая должное его уму и проницательности, не одобрял его деятельности, направленной целиком к раскрытию тайных агентов одного из политических лагерей, работающих в стане другого, из, которой дело Азефа, разоблаченного им, без сомнения вскружило ему голову...

Я застал господина Бурцева в жалкой каморке, служащей ему одновременно редакцией и жильем. Вид его был ужасен, да и мой, судя по всему, тоже: мы с трудом узнали друг друга. Я сказал ему о цели визита. Бурцев ответил — в этой истории его интересует лишь деятельность Тизенгаузена, Павла Долгорукова и присных — шайки расхитителей казны, к которой главнокомандующий не имеет никакого отношения, ибо помыслы его благородны, бескорыстны и направлены на сохранение и на благо армии, оказавшейся за рубежом. Несмотря на явно бедственное свое положение, господин Бурцев оставался по-прежнему самоуверенным, самовлюбленным, тщеславным, горячим и властным. Хотя и изменившим довольно свои политические взгляды в сторону утверждения монархических принципов. Мы заспорили. Многоуважаемый Владимир Львович обвинил меня чуть ли не в измене национальным интересам, столь характерной в последнее время для русской эмигрантской интеллигенции. (В этой связи был, конечно, упомянут и писатель А. Н. Толстой и его письме к Чайковскому.) Я возразил: пренебрежение господина Бурцева к отечественной интеллигенции напоминает мне высказывание фрейлины Вырубовой, цитировавшей не раз мнение Николая II Романова. На просьбу напомнить это высказывание я произнес: «Когда «папа» говорит «интеллигенция», у него бывает такая же физиономия, какая бывает у моего мужа, когда он говорит „сифилис" ». Взбешенный Бурцев сдержался, однако, и справедливо заметил, что нам обоим, кои причисляют себя к русской интеллигенции, не пристало обращаться друг к другу в подобном тоне, тем более, что из-за недостатка времени принужден он вернуться к основной теме беседы. И резюмировал свою позицию весьма четко: он готов напечатать мою статью. Однако хотел бы видеть ее касающейся лишь казны ее непосредственных расхитителей. Я сказал, что подумаю. На том и расстались...

Дома меня ждали две новости. По сообщению Льва Федоровича, навещал меня Леонид, ожидал более часа и ушел, оставив в качестве презента к юбилейной дате золотые часы с трогательной гравировкой. Было бы окончательной глупостью в моем положении выбросить их в мусорный ящик. Еще глупее — носить. Завтра же продам их: переводы мои окончились, а новых пока не видно.

Второе известие, исходившее от милейшего Федорова-Анохина, поразило меня в самое сердце. Он получил приглашение от редакции и намерен выехать в Берлин, где ему, благодаря старым связям, приготовлено место редактора по отделу международных новостей. Видя мое расстройство, Лев Федорович принялся утешать меня и обещал, коли я захочу, вызвать меня в Берлин, добившись должности и имея уже для нас обоих приличную комнату. А пока могу я спокойно проживать здесь, на прежнем месте, за которое заплачено чуть ли не за два месяца вперед. Заметив, как угнетен ученик мой, видя мое расстройство, я, желая отвлечь его, завел разговор о предметах исторических, отстоящих от нас чуть ли не на два столетия Постепенно увлеклись мы оба и забыли жизнь нашу сегодняшнюю, тягостную...

Проводил Федорова-Анохина. Вокзал, спешащие люди, что-то ищущие, куда-то стремящиеся, — суета, ужас. Вернулся в пустую каморку с четким ощущением, что никогда больше не встретимся. Тяжко. Грустно. Противно...

Часы продал и проедаю, стараясь быть экономным, памятуя, что «все излишнее вредно» — omne nimium nocel!

Легко было нам уехать из Крыма! А возвратиться? Не так просто, не так дешево... По моим подсчетам, следует иметь более тысячи франков. Сюда входит стоимость советской визы (самая дешевая из затрат в пути) — всего 33 франка. Затем виза германская, транзитная — 65 франков, литовская, транзитная — 100, латышская — 60, билет 3-го класса от Парижа до Риги — 610 франков и от Риги до Москвы — 140. Плюс минимальные затраты на пропитание в пути — вот и набирается тысяча. Можно морем. Билет Париж — Марсель — 107 франков, от Марселя до черноморских портов — 700 — 900 франков (с питанием) — та же тысяча. Есть еще путь по железной дороге. Через Германию до Штеттина, а оттуда на пароходе до Петрограда. Тут, видимо, образуется экономия, ибо требуется лишь одна германская виза. Узнать стоимость немедля!..

Между тем мне стало доподлинно известно, что «Торговый дом Врангель и К°...» вновь успешно продолжает свои операции по распродаже ссудной казны. Недавняя шумиха принудила югославские власти издать приказ прокурорскому надзору выяснить все обстоятельства хранения и продажи ценностей и при нужде казну опечатать. Однако благодаря просьбе главнокомандующего и вмешательству короля Александра приказ этот уже отменен, и Гензель, Сахаров и иже с ними, усилив конспирацию, приступили к продаже наиболее ценного имущества, стоимость которого доходит до ста миллионов франков.

Статья для «Общего дела» до сих пор не переписана. Да и что в ней толку? Лучшая идея — направить обращение в адрес Генуэзской конференции. возможно, там она станет достоянием гласности мировой общественности.

Три дня назад, вечером, подвергся нападению возле дома. Злоумышленников не заметил: напали сзади, было темно, удар по голове чудесным образом не отправил меня к праотцам, — его, видимо, смягчила фетровая шляпа. Пришел в себя на рассвете. Украдены деньги. В комнате произведен форменный погром. Более всего жалею теплое пальто, купленное загодя на распродаже... Сильные головные боли. Мысли путаются...