Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Не могу находиться дома: кажется, головная боль, усиливается, становится нестерпимой. Весь день брожу без цели и устали по Парижу. И только мысль: два состояния осталось мне переживать в старости — одинокую нищету и позор. Позор оттого, что ношу ту же фамилию, что Леонид Шабеко, о котором, как о крупном коммерсанте, пишут с уважением даже французские газеты... Человек за слою короткую жизнь проживает несколько жизней. Зачем? Ведь каждая — это сумасшествие... Еда — это хлеб... Дождь — холод... Духовная пустота — страдание. О боже! За что?..

Под дождем ночами ходят люди... Люди-чудаки... По городу бродят, чудаки... Реклама. Повсюду реклама. Она как солнце... Скоро наступит день, когда солнце погаснет. Останется реклама. Она заменит людям газеты, книги. И слова... Люда перестанут здороваться, говорить друг с другом... Если квадрат сжимать со всех сторон, получится круг. А если раздувать круг, накачивая его? Водородом либо гелием?.. Обре-ме-ни-тель-но. Все? Все! Все мне обременительно. Ab ovo... ovo... Abovo... Ab ovo! [44] С самого начала (лат.). История как наука не имеет абсолютно никакого смысла...

Где я? Что со мной? Сплю я или тяжело болен?.. И почему так болит голова?.. Надо идти? Или позвать людей на помощь? А если я уже мертв? И это кружится надо мной, опускаясь, потолок склепа... Да, мы все уже давно мертвецы.

Смилуйся, боже! Сохрани мне ясность хоть на пятнадцать, хоть на десять минут...

Человек может жить без еды, питья, без одежды. Оказывается, человек может жить и без родины — бесправным рабом. Его можно купить, как вещь. И заставить даже убивать себе подобных. Но пока человек способен думать, он остается человеком. Если человек теряет и это — жить не стоит...»

Утром, привлеченный сильным запахом газа, сосед русского чудака, студент-алжирец, вызвал консьержа, и вдвоем они взломали дверь.

Казалось, профессор Шабеко спит в кресле у стола. Перед ним лежал раскрытый дневник, а поверх — записка большими неровными, точно подпрыгивающими буквами. «Господа Врангели, Милюковы, Марковы, Романовы! Ухожу от вашей бездарности» — было написано там по-русски и по-французски.

— Надо вызвать полицию, — испуганно сказал консьерж. — Это второй русский самоубийца в нашем доме. С ними одни хлопоты... Совсем заполонили Париж...

Одиннадцатого апреля на конференции начала работа комиссий и подкомиссий. Советская делегация получила документы так называемого лондонского совещания экспертов. Республике Советов предлагалось в ультимативной форме признать все обязательства, взятые на себя царским и Временным правительствами отношению к иностранным державам и их подданным, признать полную ответственность за все убытки, понесенные иностранцами. Советская делегация заявила решительный протест, отстаивая принцип равноправия во всех комиссиях и подкомиссиях, грозя покинуть Геную. Завязалась дипломатическая борьба, долгая и упорная.

Четырнадцатого апреля Ллойд Джордж пригласил себе на виллу «Альбертис» на холме Куарто-деи-Мил советскую делегацию. Прибыли Чичерин, Литвинов, Красин. Как бы случайно там же оказались руководите французской, итальянской и бельгийской делегаций. В ответ на повторное предложение признать все долги советские дипломаты выдвинули требование возмещен убытков от интервенции, составляющих 39 миллион рублей.

Ллойд Джордж пригрозил: если соглашение о долгах не будет достигнуто, союзники «сообщат конференции, что им не удалось договориться и что нет смысла дальше заниматься русским вопросом». Над Генуей сгущались тучи — в прямом и переносном смысле погода испортилась. Подул холодный ветер, заштормило море. Моросил мелкий дождик. Ввиду пасхальных праздников в работе конференции был объявлен перерыв.

Семнадцатого апреля весь мир узнал о договоре, заключенном в Рапалло между Советской Россией и Германией. Это известие потрясло дипломатический мир с силой разорвавшейся бомбы. Неофициальные переговоры, проводившиеся по пути в Берлин, дали свои плоды в Генуе. Это была огромная победа советской дипломатии, прорыв единой цепи капиталистических держав, блокирующих нашу страну.

Не придя ни к чему в переговорах на вилле «Альбертис», советские делегаты отнюдь не опровергали слухи о том, что соглашение с англичанами (в первую очередь) и французами — дело будущего. Слухи эти, рассчитанные главным образом на немцев, достигли цели. Немцы всполошились, обсуждая перспективы столь нежелательного для них сближения России и Англии, которое грозило им полным отстранением от дележа русского рынка. Сведения о готовящемся соглашении подтвердили итальянцы в сообщении иностранным журналистам. Об этом же сообщил Вирту и Ратенау корреспондент «Фоссише Цейтунг» и специально приглашенный к обеду голландский дипломат Ван-ген... В два часа ночи лакей разбудил Мальцана, доложив, что его просит к телефону джентльмен с очень странной фамилией. Это был Чичерин. Разговор продолжался четверть часа. Народный комиссар иностранных дел просил руководителей немецкой и французской делегаций прийти в воскресенье на завтрак, чтобы обсудить возможности соглашения между Германией и Россией. Мальцан поспешил к Ратенау. Тот нервно бегал по номеру в пижаме, не в силах уснуть. Между ними состоялся такой диалог:

— Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?

— Нет, известие совершенно противоположного характера. — Мальцан рассказал о телефонном разговоре.

— Теперь, когда я знаю истинное положение вещей, я отправлюсь к Ллойд Джорджу, все объясню ему, и мы придем к соглашению.

— Это будет бесчестно, — возразил Мальцан. — Если вы это сделаете, я немедленно подаю в отставку и ухожу от государственных дел. Это был бы чудовищный поступок в отношении Чичерина, и я не могу принять участия в таком деле...

Ратенау сразу же собрал делегацию. Немцы, поднятые с постелей в предпасхальную ночь, провели совещание, которое получило название «пижамного». Соглашаясь с общим мнением: принять предложение русских, Ратенау тем не менее решил в последний раз испытать судьбу и конфиденциально просил соединить его с английским дипломатом Уайзом. Слуга Уайза ответил, что его хозяин еще спит и приказал не будить его ни при каких обстоятельствах. Ратенау сдался, усмотрев в развитии событий чуть ли не перст божий. Очевидцы рассказывают, что, когда Ратенау сидел уже в автомобиле, ему доложили, что звонит Ллойд Джордж, он, подумав, лишь махнул рукой: «Le vin est tire, il faut le boire!» — «Вино налито, надо его выпить!»

Через несколько часов Рапалльский договор был подписан...