Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

Председатель оглашает семь вопросов, поставленных судом суду присяжных.

1. Было ли произведено похищение генерала Миллера не Плевицкой, а другим лицом?

2. Длилось ли лишение свободы генерала Миллера больше месяца?

3. Была ли Плевицкая сообщницей при похищении генерала Миллера?

4. Было ли совершено на генерала Миллера нападение с целью лишить его жизни?

5. Если было, то с заранее ли обдуманным намерением?

6. Имело ли место заключение генерала в ловушку?

7. Установлено ли сообщничество Плевицкой в завлечении Миллера в ловушку с целью лишения свободы?

(Непосредственно к Плевицкой относятся вопросы 3 и 7)...

В 5 часов 20 минут 15 декабря присяжные заседатели удаляются в совещательную комнату.

Председатель, обращаясь к публике, предупреждает, что каков бы ни был вердикт присяжных, публика, собравшаяся в зале, должна соблюдать полный порядок и тишину. Виновные в малейшем нарушении порядка или в каких-нибудь выкриках будут немедленно арестованы и преданы суду...

В зале суда наступает гнетущая тишина...

Старшина присяжных оглашает вердикт.

На все семь вопросов присяжные отвечают утвердительно (как заявлено позднее, решение принято большинством: 11 — за и 1 против). Большинство признали наличие смягчающих вину обстоятельств...

Прокурор на основании вердикта присяжных требует для подсудимой максимального наказания — пожизненной каторги.

В зале — гул возмущенных и радостных голосов, истерические женские выкрики. Филоненко просит суд ограничить наказание заключением в тюрьму на пять лет, принимая во внимание крайне болезненное состояние его подзащитной, которая с большим трудом перенесла предварительное заключение.

Председательствующий вновь обращается к Плевицкой с предложением сказать что-то.

Плевицкая встает с трудом, раскрывает рот, но сказать ничего не может. Пауза затягивается.

Внезапно, с неожиданным спокойствием и самообладанием, будто речь идет не о ней, Плевицкая опускается на скамью. Она спокойно перебрасывается несколькими репликами со своими защитниками. Зал замолкает: на публику этот внезапный переход к полному спокойствию производит явно неблагоприятное впечатление...

Суд удаляется для определения размера наказания.

Журналисты атакуют адвоката Филоненко с целью узнать, не будет ли Плевицкая подавать кассационную жалобу. Фотографы беспрерывно снимают ее. Плевицкая внешне абсолютно спокойна.

Ровно в шесть часов появляются члены суда. Председательствующий оглашает приговор: Плевицкая приговаривается к 20 годам каторжных работ и высылке из Франции на десять лет. Гражданский иск удовлетворяется в размере одного символического франка. Кроме того, на Плевицкую возлагаются все судебные издержки, достигающие значительной суммы.

Плевицкая выслушивает приговор, застыв, закрыв лицо руками.

Председательствующий объявляет заседание суда оконченным.

Приговор производит сенсацию: никто из присутствующих не ждал столь сурового наказания. Собравшиеся уверены, что при пересмотре дела в кассационной инстанции приговор будет смягчен. Высказывались мнения большинства: думали, ну, дадут год тюрьмы и тут же выпустят — ведь 14 месяцев просидела Плевицкая за решеткой... Ну, максимум, что ожидает актрису, чья вина так и не доказана, три-пять лет. Ведь ей уже 52 года. Изумленными казались даже адвокаты госпожи Миллер, свидетели, журналисты...

Обращает на себя внимание один из присяжных. Он сидит четвертым с края — человек с пышными гэльскими усами, выпученными рачьими глазами, лицо его выражает непреклонную злобу. Неизвестный резко и шумно оттолкнул стул, повысил голос, обращаясь к адвокату. Именно его поведение, по общему мнению, и вызвало прецедент для кассации. Входя в зал, господин сделал заявление журналистам и сообщил, как проходило голосование присяжных, что строжайше запрещается судебной процедурой...

Парижские газеты оживленно обсуждали слишком суровый приговор, по-разному объясняя его. Прежде всего все ссылались (как и подобает органам различных политических партий) на ряд важных государственных соображений, из которых на первое место все ставили перелом в общественном мнении и веру во франко-советский пакт; во-вторых, заметно ухудшается отношение к иностранцам вообще (французам надоели заговоры, сведение эмигрантских счетов и политические преступления на их земле); и наконец, факт, что все присяжные по воле случая оказались людьми крайне правых взглядов.

К адвокатам ни у кого не могло быть никаких претензий. Филоненко, казалось, сделал все, чтобы облегчить участь своей подзащитной. Что касается Стрельникова, то сам факт его появления на процессе представлялся многим несколько загадочном. Лишь перед процессом Плевицкая внезапно заявила, что хочет иметь второго адвоката и им будет не кто иной как Стрельников. Адвокат, по общему признанию, не понравился ни публике, ни присяжным. Он не столько защищал подсудимую, сколько выгораживал французскую полицию, запутывал «Гаврский след» и старался всячески опорочить военные круги русской эмиграции.

Из зала суда Плевицкая вышла спокойная, словно окаменевшая. Отворачивая лицо и не отвечая на вопросы журналистов, она, не убыстряя размашистого шага, добралась до полицейской кареты и, не оглядываясь, поднялась внутрь.

Возвратясь в тюремную камеру, Надежда Васильевна поужинала и легла спать. Двум женщинам из уголовных (первые «подсадные утки» были к этому времени заменены, так как не смогли выведать ничего, представляющего хоть какой-то интерес для полиции) приказали не спускать глаз с русской, боялись ее самоубийства.

Заключение Плевицкой было определено отбывать в женской каторжной эльзасской тюрьме в местечке Агепо, известной своей суровой дисциплиной и режимом (письма раз в месяц, свидания раз в год, разговоры на первые пять лет во время работы и прогулок запрещены и т.д.).

Конец дня, вечер и особо ночь Плевицкая провела в состоянии, близком к помешательству. Она снова и снова возвращалась к своей жизни со Скоблиным, особенно к последнему году ее. Вспоминала детали и всякие мелочи, казавшиеся необыкновенно важными, а на самом деле бывшими сущей безделицей, которые и в голове держать не стоило...

Ей вспоминался муж и — тяжкая перемена, давившая его все последние годы. На людях еще держался, а дома, наедине, словно черная туча накрывала его.

Плевицкая стала вспоминать, когда же случилось это точно. И долго мучилась, не могла вспомнить. А потом вдруг точно буквы горящие на тюремной стене стали высвечиваться. И в слово огненное медленно складывается — «Ва-дим», «Ва-дим», «Вадим». Плевицкая тут же спомнила тот теплый сентябрьский вечер, когда Скоблин вернулся из Парижа в Озуар ла Феррьер. Он был за рулем. А рядом — незнакомый, но словно виденный уже где-то сухощавый господин неопределенного возраста, не то француз, не то итальяшка — по виду черномазый, вертлявый, с набриолиненными блестящими черными, как склеенными волосами и загорелым, маленьким, как сухая груша, лицом лилипута. Она еще очень удивилась тогда, когда он подошел, галантно поцеловал руку хозяйки, представился — «Вадим Кондратьев, журналист» и заговорил по-русски. Торопливо и не четко произнося слова. Он не понравился ей сразу — своей вертлявостью и суетливостью. Но стал довольно частым гостем семейства Скоблиных. И всегда его привозил сам хозяин. Иногда его оставляли на ночь, если ужин затягивался, но рано утром он исчезал внезапно, незаметно, не сказав никому ни лова... Да, вот откуда шла опасность ее дому, семье и ей лично. Точно Плевицкая сразу увидела, угадала, почувствовала некие черные флюиды, идущие от Вадима Кондратьева, которого она позвала про себя «козлом», «сыном сатаны» и почему-то «колченогим», хотя Вадим сохранил вполне офицерскую выправку и совершенно не хромал... У нее он рождал неясные, но одинаковые предчувствия. От него пахло опасностью. Надежда Васильевна как-то сказала об этом мужу. Тот отмахнулся: пустое, он добрый и, как все мы, несчастный парень, у него финансовые неурядицы и нелады с нансеновскнм паспортом. Потерял, просрочил — что-то такое. Можешь не обращать на него внимания. Впрочем, он говорит, что скоро уезжает в Германию. Возможно, и не увидишь его больше.