Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

Она обратила внимание на слова мужа «несчастный, как все мы» и вспомнила их. И вот теперь, уже после процесса, на котором фамилия «Кондратьев» упоминалась несколько раз, в тюремной камере, вечером, Плевицкая, будучи очень суеверной, корила себя за то, что не доверилась своим ощущениям и не остерегла по-настоящему мужа — не отвела от их семьи беду. Сейчас она знала, что еду эту принес Кондратьев, с него все началось.

На какое-то короткое мгновение к Плевицкой пришло успокоение, родилась надежда на то, что суд вроде бы и не окончен. Она обратится к высшим властям Франции, к президенту, Филоненко найдет самые нужные и самые важные слова о ее невинности, и все поверят им, двери тюрьмы откроются, к ней вернется прежняя спокойная жизнь, возобновятся гастроли. Повсюду ее приезду будут рады. Зрительские симпатии, аплодисменты, цветы, — как в прежние годы — в каждой стране, в каждом концертном зале... Ее ждут люди. Они благодарны, они счастливы. Арестантке даже показалось, она видит толпу ожидающих зрителей. Показалось, она слышит сильный запах так любимых ею роз...

И тут же настроение Плевицкой отчего-то резко переменилось. Навалилась у стал ось, страх, охватило чувство безнадежности. Она пропала. Она осуждена навек — в этих тюремных стенах, как в могиле. Ее и похоронят тут безлюдно и никто не узнает, где ее могила, никто не придет помолиться за нее и положить хоть один цветочек... Ей захотелось бежать. Бежать, куда угодно, — вдоль по дороге, по аллее, обсаженной березами, у которых переплелись ветви верхушек, образуя как бы шатер; по улице, наперекор потоку машин и автобусов. Она вскочила с постели и заметалась по камере, охватив себя руками. Форменная паника овладела ею.

— Тихо, падаль! — крикула зло одна из сокамерниц и кинула в нее сабо.

Она затихла, как будто заснула, продолжая думать о том, что покатилась ее жизнь под гору, что ничего уже не изменится: это не в силах сделать ни она и никто другой. Да и нет возле нее такого человека, который смог бы и захотел сделать что-то для ее спасения, для облегчения ее участи. Двадцать лет... Двадцать лет — и окончена жизнь. Она выйдет из тюрьмы (если выйдет, если доживет!) глубокой старухой...

Утром следующего дня приехал в тюрьму Филоненко. Адвокат не узнал своей подзащитной: перед ним была незнакомая, тяжело больная женщина. Серо-зеленое, опавшее лицо, черные круги под потухшими глазами, глубокие скорбные складки в углах рта, желтая, стеариновая кожа, повисшая под скулами и на шее, болтающаяся, точно гребень индюка. Усталая, измученная, опустошенная... У нее не хватило сил встать и протянуть руку. И слова она произносила тихо и невятно, виновато улыбаясь и лишь иногда поднимая плечи, как бы говоря: «простите, простите, я не могу ничего больше...»

Адвокат привез кассационную жалобу. Плевицкая, не читая, подписала ее. На время действия кассации приостанавливалось исполнение приговора. Поэтому осужденную не переодели в арестантское платье — мешкообразную юбку, кофту из грубого сукна и белый полотняный чепчик. Несколько месяцев она оставалась и в прежней камере — до решения кассационного суда. Если приговор будет кассирован, Плевицкую должны будут передать новому суду присяжных, в другом департаменте. Если приговор останется в силе, переведут в Агепо, в женскую каторжную тюрьму. Тогда остается лишь маловероятная надежда на помилование или сокращение срока каторги президентом республики...

Надежды, надежды!.. 7 апреля 1934 года Плевицкая покинула, наконец, парижскую тюрьму «Птиит рокет», где провела почти полтора года, обжилась среди заключенных, надзирательниц, монашенок, относившихся к ней с определенными симпатиями. В камерах даже собрали для нее 150 франков, на которые ей купили пару туфель и провизию на дорогу... От посетившего ее Филоненко она узнала об отклонении кассации и вступлении приговора в силу. Известие поразило ее. Она рухнула на койку и проплакала весь день и ночь...

Было составлено от имени Плевицкой прошение о помиловании и подано министру юстиции Марщандо. В прошении, между прочим, говорилось: «Плевицкая — искупительная жертва. Она заплатила за преступную деятельность некоторых иностранных организаций во Франции и вновь и вновь твердит о своей полной невиновности. Осужденная убеждена, что след ее мужа рано или поздно отыщется, он даст о себе знать, и тогда все обвинения против нее спадут, как осенние листья с некогда пышной кроны дерева...»

Плевицкая не скрывала, что путешествие из Парижав каторжную тюрьму в фургоне для заключенных, разделенным на крошечные зарешеченные кабинки, очень пугает ее.

«Боюсь, запрут меня там и останусь я одна в этой клетушке на всю жизнь», — говорила она тюремщикам...

«Путешествие» Плевицкой началось. Первый этап — поездка из «Птит Рокет» в тюрьму Фрэн под Парижем, где собирали партию заключенных для отправки дальше. Либо в Ренн, либо в Агепо. Плевицкая бродит по камере в арестантском платье и котиковом манто. Она очень страдает: не может исповедываться, ибо в «Птит Рокет» нет русского священника...

В виде исключения, по приказу министра внутренних дел, Плевицкой разрешено свидание с адвокатом. Эта небольшая задержка позволила ей избежать отправки с партией в Ренн. Плевицкая получает направление в тюрьму Фрэн — всего в 15 километрах от Парижа — целый тюремный городок, окруженный высокой каменной стеной. Следует миновать одни ворота, другие. Возле третьих показать разрешение монахине. Слева от стены расположены дома тюремного персонала. Справа — большие корпуса для заключенных, больница, колония малолетних и даже ясли для детей арестованных. Миновав ворота, заключенный попадал в небольшую приемную. Стол и два стула, табуретка для арестанта, голые стены — вот их обстановка.

— Голубчик вы мой, — «обращается к Филоненко с рыданием в голосе Плевицкая. — Ангел! Спасибо, что не забыли меня, несчастную. Гляди, старухой стала я в этом Фрэне. — Полосатое платье арестантки, из-под которого торчит рубаха из грубой холстины, чепец на голове, толстые чулки и сабо и впрямь старят ее чуть не на два десятка лет.

Адвокат рассказывает ей о посещении министра юстиции — он просил о возможности замены одиночного заключения на общую камеру. Есть надежда.

— Буду за вас денно и нощно молиться, — говорит Плевицкая. — Снизошли до меня, спасибо. А еще спасибо митрополиту Евлогию: батюшку прислал, чтобы меня исповедовать. Очень утешил меня батюшка... У меня же и гроша нет. Вот и кофе пью без сахара, хлебушком закусываю. Беда — кофе мне пить нельзя: сердцебиение начинается. Кофе да кофе, а чая нет. Одно осталось развлечение — пятнадцатиминутная прогулка во дворе. Встаем в шесть сорок пять. В мастерской клеим разную картонную мелочь за два франка в день. А у меня б тысяч судебных издержек, остается франк, из которого половина — на мое тюремное содержание... Я знаю: никогда не выйду отсюда и мужа — Колечку — никогда не увижу. Сердце у меня часто болит, особо если в карете куда везут, разделенной на клетки. Тут не быть мне живой, знаю. Просьба у меня: вы можете передать письмо госпоже Миллер?