Михаил Слонимский - Лавровы

Возчик слушал ее с некоторым удивлением. Он мало что понял, но убедительные интонации подействовали на него. Он надел рукавицы и двинул тележку дальше. Старушка торжествующе взглянула на сына и совершенно неожиданно произвела некий удовлетворенно-чмокающий звук, который приличен был бы юноше, но не такой почтенной женщине. При этом она даже прищелкнула пальцами левой руки, что уже совсем не шло к ней. Коричневые шерстяные перчатки заглушили звук щелчка.

На Троицком мосту и дальше, на Каменноостровском проспекте, было пустынно и тихо.

За мертвым «Аквариумом» сын заговорил:

— Безумная идея! Прямо с вокзала ехать к малознакомым людям. Да, может быть, их теперь и нет тут совсем!

— Не волнуйся, — возразила мать. — Ведь мы списались, ты сам это прекрасно знаешь. Не беспокойся, Жилкины не пропадут, они при всяком режиме устроятся. Не такие люди.

Сын пожал плечами.

— Ты не должен спорить с матерью, — продолжала старушка и заволновалась: а вдруг их действительно нет? Это было бы так на них похоже!

Она уже хотела обвинить сына в том, что они вернулись в голодный Петроград, когда возчик, остановив тележку, осведомился:

— Вам к какому дому?

— Вот к тому, к серому, — заторопилась старушка. — Подъезжай туда. — Она произнесла последние слова, слегка выпрямившись, так, словно подъезжала в экипаже. Но тут же опять ссутулилась. — Вот этот дом, товарищ. Пожалуйста!

У подъезда мать и сын поссорились. Сын сел на корзину и отказался идти наверх — стучать в квартиру Жилкиных. Он посылал наверх мать.

— Я не могу вламываться ни с того ни с сего к чужим людям. Зачем я буду это делать? Ступай сама. Ты это затеяла, ты и расхлебывай.

— Юрочка! — говорила мать, указывая глазами на возчика. — Ты не должен так разговаривать с матерью.

В руке она все еще держала поднос.

Возчик, сложив все вещи к подъезду, неожиданно вступился за Клару Андреевну:

— Нехорошо, гражданин! Это вам мамаша. Мамашу жалеть надо.

Клара Андреевна заулыбалась, но немедленно же стала защищать Юрия:

— Он очень болен. Он страшно устал и с ног валится. Я сама пойду, Юрочка, сама.

— Да уж я пойду! — воскликнул Юрий и встал с корзины.

— Нет, уж я теперь пойду! — заспорила мать.

— Ты хочешь злодея из меня сделать? — шипел Юрий. — Я не злодей. Я пойду!

Они спорили бы еще долго, если бы Клара Андреевна вдруг не испугалась, что пропадут вещи. Пока она пересчитывала узелки, Юрий вошел в подъезд и поднялся по лестнице в третий этаж. Он стучал в дверь, обитую драной клеенкой, до тех пор, пока наконец не услышал голос:

— Кто там?

Через несколько минут возчик втаскивал вещи в квартиру Жилкина. Клара Андреевна суетилась, стараясь одновременно и поздороваться с Жилкиным, и уследить за возчиком, и сообразить, сколько хлеба надо отрезать за доставку вещей с вокзала.

Жилкин неподвижно стоял в прихожей. На нем был пиджак, надетый на рубашку без воротника. Штаны висели на ногах, как шаровары. Волосы и борода были у него совсем седые.

Клара Андреевна принялась развязывать один из узелков, заслоняя его всем своим ссохшимся телом. Она не хотела, чтобы возчик и Жилкин видели содержимое узелка. Придав лицу невинное выражение, она отломила кусочек хлеба и протянула его возчику.

— Это за такой-то конец! — рассвирепел возчик.

Юрий выдернул из узелка буханку фунта в три весом и, прежде чем мать успела ахнуть, сунул ее возчику. Тот поблагодарил и ушел. Клара Андреевна хотела закричать на сына, но сдержалась. Она научилась сдерживаться.

— Где поднос? — забеспокоилась она. — Юрий!

Поднос лежал на корзине: она сама положила его туда.

Клара Андреевна сообразила, что пришло время вступить в какие-нибудь отношения с хозяином квартиры.

Старик Жилкин сказал, растерянно мигая глазами:

— Ну вот, вы тут уже сами распоряжайтесь — Наташи нету.

— Мы так благодарны вам за приют! — ответила Клара Андреевна. — Я буду помогать Наташе по хозяйству. Наташа скоро вернется?

— Нет, она не вернется, — перебил Жилкин.

Он в письме не сообщил и теперь не сказал, что Наталья Александровна, его жена, умерла уже больше года тому назад от истощения. Он знал, что если заговорит об этом, то заплачет, а плакать он не хотел.

— А Григорий тут? — спросил Юрий.

Жилкин в ответ только махнул рукой.

— А Надя?

Жилкин молча отмахнулся и от этого вопроса.

— Вы тут один? — воскликнула Клара Андреевна. — Как же вы управляетесь? Бедный!

В квартире было явно неблагополучно, и это успокоило Клару Андреевну. Она привыкла считать Жилкиных людьми преуспевающими и за это ненавидела их и винила во всех несчастьях, которые с ней случались.

А тут, оказывается, и Жилкина подшибло. Впрочем, Клара Андреевна по обыкновению не задумалась над тем, почему ненависть мгновенно сменилась в ней любовью.

— Я сейчас вас накормлю! — заявила она. — Посмотри, Юрий, ведь он же с ног валится! — Она указала сыну на Жилкина. — Он еле стоит. — И она начала распаковывать вещи, чтобы наскоро приготовить еду.

Жилкин с особенной энергией уничтожал белый хлеб. Когда он насытился, Клара Андреевна осторожно задала ему давно заготовленный вопрос:

— Вы не знаете, где теперь Борис? Я от него с самого отъезда не имею известий.

— Наташа умерла, — отвечал этнограф и заплакал.

Клара Андреевна тоже заплакала, вспомнив о муже.

Минуты три они плакали так — каждый о своем. Потом Клара Андреевна повторила вопрос:

— А Борис где?

В дверь с черного хода кто-то застучал.

Клара Андреевна, вскочив, сама бросилась отворять. Она двигалась так энергично, словно ей было двадцать лет и она не совершила только что утомительнейшего переезда.

А Юрий уже спал в кабинете на кожаном диване.

С черного хода стучалась женщина, которая вела хозяйство Жилкина. Она явилась готовить обед. Клара Андреевна прогнала ее и вернулась к этнографу. Она видела, что в этой квартире никто не помешает ей взять власть в свои руки.

— Где же Борис? — спросила она.

Жилкин отвечал:

— Борис — большевик. Он секретарь Клешнева.

Клара Андреевна затихла, не зная еще, как отнестись к этому сообщению.

— Этот Клешнев! — воскликнула она наконец. — Я всегда говорила, что он негодяй.

Клешнев, о котором она только что впервые услышала, мгновенно стал для нее таким же виновником ее несчастий, каким был до того Жилкин.

Жилкин, совсем как прежде, развел руками:

— Он убежденный человек. Трудно сказать, он хороший или плохой… Теперь ведь все нормы утеряны…

— Господи! — воскликнула Клара Андреевна. — Я понимаю — Борис. Он давно высказывал такие взгляды, он давно большевик и даже пошел добровольцем на войну и был ранен. Он давно ненавидел немцев. Но Клешнев! Почему Борис — секретарь этого негодяя? При его-то талантах! Это ужасно.