Джина Лагорио - Она и кошки

— Ну вот, — засмеялась Тони, — все вы, мужчины, одинаковы. Когда Лопатка играет с тобой, мурлычет, ластится, то это твоя кошка, стоит возникнуть какому-нибудь осложнению — она тут же становится моей. Вспоминаю своего отца: я и Вера были либо его, либо мамины в зависимости от того, что ему в данный момент выгодно. А ведь ты не случайно упомянул о муэдзинах, у всех вас внутри сидит шейх, хан, деспот…

— Ну хватит, не заводись! — перебил ее Джиджи. — Сама же уходишь от ответа. Решай: или стерилизация, или улица.

— Улица, — твердо заявила Тони. — Но я все-таки боюсь. А вдруг она не вернется? Или эти уличные разбойники раздерут ее на куски, ведь она уже стала домашняя.

— Вечно ты все драматизируешь. И какие такие разбойники? Я вокруг вижу только самых обычных котов.

— Да что ты можешь видеть, ты же постоянно витаешь в облаках! Есть коты, которые могут одним ударом прикончить собаку. Это же хищники, привыкшие защищаться, приспосабливаться, добывать себе еду. Лопатка по сравнению с ними — невинное создание из пансиона благородных девиц.

— Тогда отдай на стерилизацию. Последний раз предупреждаю: я этого больше не выдержу.

— Ну подождем еще денек, прошу тебя. Если к утру не успокоится — сама открою ей дверь, и будь что будет. В конце концов, инстинкт самосохранения у нее есть, она не голубых кровей, таких тигровых котов здесь целое войско. А когда найдет себе друга, он ее и защитит.

Как раз в этот момент в дверную щель просунулась лапа. Киска потерлась о косяк и тихонько вошла в комнату. В два прыжка оказалась возле них на диване. Большие, широко раскрытые глаза нежно-зеленого цвета, словно только что распустившиеся листочки, мордочка, вытянутая, как у девчушки, входящей в первую сладкую пору девичества. Проворно подлезла к Тони, облизала ей щеку маленьким шершавым язычком. Перебралась на руки к Джиджи и его тоже обласкала. Затем так же бесшумно вышла.

— Приходила извиняться за свое поведение. Кто знает, может, у них в такие моменты болит живот, — предположила Тони, — а как только чуть-чуть отпустит, они уже готовы раскаяться.

Джиджи согласился: наверно, так оно и есть, хотя трудно сказать, у кого сильней разыгрывается воображение — у влюбленной кошки или у женщины. В тот же вечер Лопатка сама решила свою судьбу. Они собрались прогуляться после ужина, и стоило им открыть дверь, как она прошмыгнула между ног и помчалась прочь. Тони, перегнувшись через перила, стала звать ее обратно. Но тут увидела его — в подъезде, под лестницей. Этот тигровый кот показался ей гигантом; голова большая и круглая, как у ребенка. Секунда — и он исчез вместе с Лопаткой.

— Моя крошка с этаким чудовищем! — ахнула Тони. — Да хранит ее Господь!

А Джиджи, сам не зная почему, почувствовал себя виноватым.

Дни на море текли размеренно, без суеты — блаженство да и только. Именно о таком отпуске оба мечтали после всей городской круговерти.

Джиджи, сидя за рабочим столиком, листал газеты в ожидании Тони, которая спустилась купить хлеба к завтраку. Он поставил чашки на террасе; кофе уже булькал в кофеварке, когда с лестницы послышался стук деревянных сандалий.

Лопатка будто очнулась от летаргического сна и выскочила перед ним в прихожую, выжидательно застыв у двери.

Тони сразу же с порога принялась ворковать над своей любимицей. Джиджи тем временем взял у нее из рук горячий душистый пакет и направился на террасу. Кофе показался им еще ароматнее на воздухе и с необычайно вкусным деревенским хлебом.

— Кофе вдвоем — это очень сближает, — весело прокомментировал Джиджи. — Надо надеяться, что день будет удачным.

Тони слегка смутилась, оторвавшись от своих мыслей, словно легкая неопасная тучка пробежала над морем, а Джиджи продолжал балагурить, теперь прикинувшись ревнивцем:

— С Лопаткой сю-сю, а на меня и не взглянет. Ну конечно, она же тут царица, кинозвезда, а я что — так, для мебели.

Тони улыбнулась и не ответила. Совершенно ясно, что вся она была сосредоточена на чем-то другом. После завтрака принялась упорно обшаривать уголки, закутки и встроенные шкафчики в их небольшой квартире и наконец объявила:

— Слушай, тебе не попадалась моя старая голубая тапка? Вот одна есть, а вторую никак не могу найти.

— По-моему, и одной слишком много, — отозвался Джиджи.

Тони нахмурилась. Она держала в руках бесформенную тапочку, когда-то голубую, а теперь всю облезлую. Подкладка тоже совсем протерлась. Прижав ее к груди, Тони взглянула на него с едва уловимой иронией.

— По-твоему. А у меня другое мнение на этот счет. Не всем же быть, как ты, без дефектов. Бывают люди и со странностями, с отклонениями от нормы… — Немного помолчав, она заключила: — Разве это так трудно понять?

Джиджи уже осознал свою ошибку и примирительно спросил:

— Ну и куда же, по-твоему, задевалась вторая?

Тони мгновенно успокоилась и сказала, что сама теряется в догадках.

— Извини меня, я знаю, что глупо так расстраиваться из-за старой тапочки. Выглядит она, конечно, далеко не лучшим образом, но у меня ни в чем так не отдыхают ноги…

Джиджи не перебивал: чутье подсказывало, что настал момент, когда Тони готова до конца раскрыться перед ним.

— Да, я при тебе их ни разу не надевала, но мне просто необходимо, чтобы они всегда были со мной… как талисман, что ли. Помню, я была еще студенткой, и Вера, совсем кроха, всякий раз, когда я возвращалась домой, подавала мне эти тапки и важно говорила: «Паточки». Это было одно из ее первых длинных слов. Я мысленно до сих пор так их и называю — «паточки»… Потом я начала работать, много ездить, и у меня появились другие, красивые, пушистые, я их возила с собой в кожаном чехле. Но по-настоящему дома ощущала себя только в тех, в моих «паточках», которые прятала от мамы, потому что она все время грозилась их выбросить. Правда, с годами и она тоже с ними как-то свыклась. Я меняла работу, любовников, друзей, вышла замуж, развелась и, прежде чем поделиться с кем-то своими горестями, или радостями, или проблемами, непременно отыскивала эти старые тапки. Ни отец, ни мать об этом, разумеется, не подозревали. Только Вера всегда могла меня понять.

Джиджи слушал молча, не позволил себе даже кивнуть. Да Тони и не глядела на него: ее глаза блуждали далеко, на море, которое в то утро было какого-то особенного синего цвета: должно быть, внезапно налетевший северный ветер расчистил и небо, и воду.

— Если я их потеряю, то словно бы утрачу кусочек самой себя — можешь считать меня дурой. По-моему, каждый имеет право на свое… безумство, ведь именно в безумстве и заключена нерасторжимая связь со снами, воспоминаниями, со всем, что мы некогда любили и к чему уже нельзя прикоснуться. Это такое же чувство, как и все остальные, только его нельзя оспаривать, потому что оно не поддается общим рамкам языка и здравого смысла. Как святыня…