Освальд Тооминг - Зеленое золото

Он не знал, что Анне уехала. Она уже некоторое время назад отпросилась у отца в город, только не сказала зачем, откладывая со дня на день разговор начистоту: то у отца было плохое настроение, то она сама не находила нужных слов, скованная каким-то необъяснимым смущением. Но наконец больше стало невозможно тянуть. Может, потом и не будет возможности поступить в техникум? Вдруг все места заполнят более молодые, пришедшие прямо со школьной скамьи? Это соображение положило конец колебаниям девушки, и она пошла к отцу, который рубил хворост на задворках.

— Отец, — сказала она, — не сердись на меня и не думай обо мне плохо. Я давно уже хочу с тобой поговорить… Я решила поступить осенью в лесной техникум. — Словно испугавшись возражений отца, она торопливо продолжала: — Я все обдумала и передумывать не буду. Хватит мне стоять в стороне да смотреть, пора лесу пользу приносить. А без учебы это невозможно.

Старик загнал топор в козлы и, сев на чурбак, выудил из кармана трубку. То-то его дочь была в последние дни такой рассеянной, такой неприкаянной. Его не проведешь, он каждый пустяк приметит: в воскресенье на лесопосадках он сразу увидел, как им весело вдвоем — его дочке и лесничему, не то что обыкновенным добрым знакомым. И ему стало ясно, что Анне ждет не дождется Реммельгаса. Он частенько думал о дочери с легким страхом, он замечал беспокойство девушки, порой даже препирался с ней, когда она в плохую погоду отправлялась по грязи на какое-нибудь собрание или на вечер. А потом упрекал себя: нечего равнять молодых по себе, пню замшелому. Анне и не подозревала, что отец постепенно приучал себя к мысли, что рано или поздно она улетит из лесов Сурру. Да, он часто думал об этом, и все же ее теперешний разговор об учении явился для него неожиданностью… Тут было над чем подумать. Учиться! Несколько лет тому назад он бы посмеялся над намерением дочери, но теперь все учились, и мужчины, и женщины. Реммельгас тоже пришел из школы. И время и деньги, которые государство потратило на его обучение, нельзя считать потерянными… У Анне голова неплохая, лес она любит, трудолюбия у нее хоть отбавляй, из нее получился бы неплохой лесничий.

Заметив, что отец усмехается в усы, Анне опустилась рядом с ним.

— Ты не сердишься, что оставляю тебя одного?

Шершавая рука лесника коснулась волос дочери:

— Так ведь не на край света ты уедешь… Поживу один…

Решили, что Анне отправится осенью в техникум, а до этого они подыщут для Сурру какую-нибудь старушку, которая будет ухаживать за скотиной, стряпать на хозяина и штопать ему носки.

Рано утром, как только лучи солнца коснулись верхушек деревьев, Анне села на велосипед и уехала.

Приехав со спутниками в Сурру, Реммельгас сразу заметил, что сторожка пуста и тиха, более пуста и тиха, чем когда-либо раньше. Лениво тявкнув раза два, Стрела с Молнией, раскрыв пасти и вывалив розовые языки, снова поплелись в тень. Кирр металась по двору, она тосковала по прохладной воде. Выдра выросла, ее блестящая шерсть потемнела, гибкое тельце вытянулось.

— Какой зверь! — чуть не в десятый раз говорил Нугису Осмус. — Продай. Сколько хочешь?

Нугис покачал головой.

— Кирр не продается.

— Отдам тебе своего Нестора. Пса таких кровей во всем свете не сыщешь.

— Может быть. Но, будь у тебя хоть десять Несторов, я бы не поменялся.

— А что, в Куллиару еще водятся выдры? — полюбопытствовал Осмус.

— Кто их знает, может, и найдется одна-другая…

— Надо бы устроить охоту.

— Пусть живут. Выдра стала такой же редкостью, как куница.

— Бережешь их, будто они твои собственные! — рассердился Осмус, но тотчас же понял, что сказал это зря, и примирительно рассмеялся. — Ладно, ладно, я не всерьез — просто пошутил… Ну что ж, пойдем?

Погода все эти дни то и дело менялась: день-другой шел дождь, а потом так пекло, что дышать было нечем. Парило и сегодня. Воздух над поляной дрожал, небо и солнце затянулись белесой дымкой. На березе редко и лениво куковала кукушка, выкликнет свое «ку-ку» и надолго замолчит… И вокруг такая тишина — ни листок не шевельнется. Лишь пчелы непрерывно жужжат, неутомимо перелетая с цветка на цветок и оставляя за собой сладкий аромат меда и пыльцы.

Осмус уже взмок от ходьбы. Вийльбаум задыхался, но боялся жаловаться. Нугис был замкнут и хмур, лицо его словно окаменело. Реммельгас казался рассеянным и на вопросы Осмуса отвечал невпопад.

Они начали с высоких, как по ранжиру подобранных елей, а кончили подгнившим смешанным лесом у болота. В Сурру они вернулись к вечеру, усталые и измотанные, или, как выразился Осмус, «спекшиеся».

Расстелили на столе карту участков. Осмус и не взглянул на нее, а все расхаживал взад-вперед по просторной кухне. С него хватит: он все проверил, все изучил на месте, все обдумал. Изучать больше нечего, пора открыто высказать свое мнение. И он начал напрямик:

— Ну что ж, как я думал, так и есть, и после обхода могу сказать с полной ответственностью: Куллиаруский лесопункт не согласен с выбором лесосек, выделенных Туликсаареским лесничеством. Причин достаточно: разработка трудна, вывозка невозможна. Выделенных лесосек принять не могу.

— Правильно! — Техник протер пенсне. — Просто безумие забрасывать людей в такую медвежью глушь!

Реммельгас устал. Он сидел на стуле и вяло следил за Кирр. Зверек начал понемногу признавать его. Но слова Осмуса заставили его мигом очнуться. Реммельгасу уже казалось, что упорство сломлено: выпрямление реки, строительство узкоколейки, последние собрания сделали свое дело, несмотря на всю свою досаду, Осмус покорился неизбежному и притих. Лесничий именно так истолковал то, что тот сегодня упорно молчал с самого утра. И тут вдруг — нате, пожалуйста!

— Весьма категорическое заявление…

— Абсолютно категорическое. Разработка леса слишком серьезное дело, чтобы экспериментировать…

Глубоко засунув руки в карманы, Осмус стоял посреди комнаты. Сколько раз он думал об этом разговоре, сколько мечтал, чтобы все произошло именно так: он говорит «нет», и кончено. Было время, когда он в самом деле чувствовал себя разбитым, чувствовал, что из-под ног уходит почва, что все оборачивается против него. Все не ладилось и складывалось в пользу нового лесничего. Но уже Вильде здорово сказал, что один раз верх берет Пийбелехт, а другой раз Вестман. [4] Вестман и Пийбелехт — герои пьесы эстонского классика Эдуарда Вильде «Домовой». Время начало наконец работать на Осмуса. Но одного этого мало, он и сам не покладал рук… Слава Реммельгаса несколько поблекла, о нем пошли плохие слухи. Надо было ими воспользоваться. Ведь это не шутки: застрелить лося, пригреть фашистского приспешника, забрать в свои руки всю власть. И если кому случалось спросить у Осмуса, что он обо всем этом думает, то заведующий сначала многозначительно поджимал губы, как бы показывая этим, что он не охотник до пустых сплетен, а потом все же говорил: «Мне не по душе роль судьи, но об экскаваторе пока ни слуху, ни духу…»