Александр Кулешов - Ночное солнце

— Ну, спасибо, — сказал Золотцев, — а то нагорело бы мне. Совсем забыл, понимаешь, в пинг-понг там заигрался.

— В пинг-понг? — удивился Долин.

— А ты не видел? Наш экипаж всегда в БМД стол складной возит и ракетки с собой. Она и сейчас у меня здесь, я ее в запасной парашют прячу. — И Золотцев для вящей убедительности покопался в сумке на животе. — Черт, никак не найду. Ну вот, — продолжал он самым серьезным тоном, — как минута свободная, стол расставляем и режемся. А нет стола, прямо на БМД…

— Да врешь ты все, трепач… — Долин сообразил наконец, что его разыгрывают.

Но вот открылся люк, загудела сирена, и живой поток устремился к выходу.

Тогда-то и произошло неожиданное.

Выбросившись из самолета, Золотцев на мгновение забыл, что система автоматического раскрытия у него выключена и что он должен сам дернуть за кольцо. Но тут же ему показалось, что он слишком задержался с этим, что нужно спешить, и, судорожно сжав кольцо, дернул изо всех сил.

В действительности же, подхваченный ревущим воздушным потоком, он потерял чувство времени и дернул за кольцо почти сразу.

Мимо Золотцева, словно снаряды, пронеслись другие десантники, не задев его. Но он нарушил всю точно продуманную цепь выброски. Внезапно что-то стремительно пролетело, коснувшись вытягивающегося из сумки парашюта. Парашют закрутился, смялся, вытянулся в трубку, и Золотцев с нарастающей скоростью полетел вниз. Однако он уже овладел собой. Золотцев действительно не терялся в любой обстановке. Он мгновенно дернул за кольцо запасного парашюта.

Все это заняло мгновения, и получилось, что, вместо того чтобы затянуть прыжок, он открыл парашют раньте. Воздушный поток подхватил легкий запасной парашют и начал относить его в восточном направлении, в сторону от площадки приземления.

Над головой Золотцев слышал рокот удалявшихся самолетов, где-то внизу светились огоньки, мигали вспышки реактивных тормозных систем приземлявшихся платформ. Ему казалось, что ветер становится все сильнее по мере приближения к земле.

Золотцев забыл, что спускается быстрее, чем на основном, огни исчезли из виду, и теперь под ним был сплошной непроницаемый мрак. Мысли вихрем проносились в голове. Он проклинал свое дурацкое пари, проклинал себя за минутную растерянность при покидании самолета, беспокоился, не расскажет ли Долин лейтенанту, что выполнил просьбу Золотцева и отключил систему автоматического раскрытия, и ему попадет, а он, Золотцев, не успеет оказаться на месте и чего-нибудь придумать, чтобы выручить товарища, беспокоился, что подведет взвод, приземлившись неизвестно где…

Он не знал, что его отнесло за несколько километров от намеченной площадки приземления, на небольшой лесистый холмик, в стороне от большого болота. Того самого, которое надлежало преодолеть его батальону, чтобы внезапным ударом с тыла захватить железнодорожную станцию Дубки.

Ветер свистел у Золотцева в ушах. Он крепко стиснул стропы парашюта. Он не представлял, сколько времени прошло с того момента, как он покинул самолет.

Внизу, вверху, вокруг был мрак. Издалека доносились неясные звуки.

Приземление застало его врасплох. Земля налетела внезапно и стремительно, в треске ломающихся ветвей. Ветки хлестали его по лицу, царапали руки, что-то больно ударило его в бок, ноги зацепились за толстые сучья…

Золотцев почувствовал жгучую невыносимую боль и потерял сознание.

…Когда он очнулся, уже совсем рассвело. Некоторое время он лежал неподвижно, стараясь понять, что произошло, где он, вообще, что все это значит. Вокруг, сужаясь кверху, уходили ввысь могучие старые ели вперемешку с голыми по весне ветвистыми деревьями — березами, ясенями, осинами. Надо всем простиралось низкое серовато-белое небо, по которому неспешно проплывали едва выделявшиеся на его мутном фоне облака.

Некоторое время Золотцев следил за белкой, озабоченно скакавшей по ветвям ели. На мгновение белка застыла неподвижно, внимательно рассматривая его большим карим глазом, потом вернулась к своим важным делам. Прошелестели в ветвях птицы, зачирикали, защелкали на все лады, понеслись дальше, перескакивая с сучка на сучок. Сырой запах ранней весны плотно стоял в воздухе. Издалека доносились глухие уханья, частый, то нараставший, то затихавший, автоматный перестук.

Золотцев шевельнул руками, головой. Все было в порядке. Но когда он попытался подвигать ногой, его пронзила такая острая боль, что он снова едва не потерял сознание. Не в силах шевельнуться, он долго лежал в забытьи, закрыв глаза. Ему казалось, что кто-то настойчиво зовет его, без конца повторяя его имя.

Он открыл глаза, огляделся.

«Золотцев, Золотцев. Я — сержант Рудой. Я на краю болота у двух отдельных берез, южнее площадки приземления. Золотцев, Золотцев. Я — сержант Рудой. Я — сержант Рудой. Я — на краю болота…» — без конца раздавалось над ухом.

Он вдруг вспомнил, с какой настойчивостью, с какой порой раздражавшей его въедливостью втолковывали офицеры правила обращения с парашютом. «Запомните, — говорил офицер ПДС лейтенант Донской, — парашют никого никогда не подводит, если не подводят его. Если правильно складываете и храните, надежно надеваете и закрепляете, если у вас в порядке система раскрытия, если строжайше соблюдаете все правила и инструкции по прыжку, раскрытию, приземлению, то никогда аварии не произойдет. Она просто не может произойти. Не с чего. Каждый изготовленный парашют такой ОТК проходит, что ни одному заводу не снится. И все методы и приемы, которым мы вас учим, проверены тысячекратно. История не знает примеров, чтобы парашют вот так, сам по себе взял и вышел из строя. Техника не подводит. Статистика говорит, что в авариях почти всегда виноват только сам парашютист или кто-то из его товарищей…»

«Интересно, — подумал Золотцев, — а вот в случае со мной кто виноват? Может, сержант Рудой, что плохо воспитал такого дурака, или Порядочкин — зачем согласился на пари? А может, Долин, который поверил мне и систему разъединил? Долин-то виноват! Виноват, что не послал меня подальше, не позвал лейтенанта, не доложил сержанту. И свое за это получит. А может, командир взвода или роты? Что не разглядели такого подлеца, терпели, еще благодарности объявляли, уму-разуму учили?

Один я не виноват, гвардии рядовой Золотцев, лихой парашютист, все знающий, все умеющий, никогда не ошибающийся! Подумаешь, прыгнуть ночью, затяжным, раз плюнуть для меня! Вся дивизия прыгает так, а товарищ Золотцев иначе! Он же особенный, ему же всегда больше всех надо! Ну, как же не прыгнуть по-своему? Может стакана чая и двух бубликов лишиться. Да ради этого на все пойдешь и без парашюта прыгнешь…»

Так беспощадно осуждал себя Золотцев, казнил себя.