Александр Кулешов - Ночное солнце

— Я скоро уезжаю, Нина, и перед отъездом нам надо поговорить, — сказал он решительно.

— Ты прав, — печально отозвалась она, — наверное, это надо было сделать раньше…

— Наверное. — Вдруг Петр почувствовал себя собранным, уверенным, как перед прыжком с парашютом. Он понимал уже, что ему предстоит нелегкое испытание, и был готов к нему. — Когда я приехал, то задал тебе вопрос, Нина. Все это время ты избегала отвечать. Ответь теперь: ты любишь меня?

Она долго молчала, а потом спросила сама:

— Петр, ты веришь в любовь с первого взгляда? Я знаю, это звучит по-детски, пошло, по-девчоночьи, старомодно — словом, смешно звучит, но ты скажи — веришь?

— Не знаю, — ответил он, — а почему ты спрашиваешь?

— Ты не догадываешься?

— Ты кого-нибудь так полюбила? — Он говорил спокойно, у него было ощущение, что всю эту сцену он наблюдает со стороны.

Она молча кивнула.

— Словом, ты любишь другого? Так?

— Ты должен понять меня, Петр! — теперь она говорила горячо, вцепившись в его руку, заглядывая в глаза, так, как делала это та, прежняя Нина. — Я тебя очень, ну поверь, очень любила, я тебя и сейчас люблю, по-другому, но люблю, ты мне очень дорог, очень близок. Поверь, — она говорила все быстрее, все путанее, — но что я могу поделать? Я приехала, тебя так ждала, а тут папа, мама, все эти дела, эти гости, новые люди, новые компании, и он… И вся эта наша с тобой неопределенность. Ведь, Петр, у нас же ничего не ясно. Ты там, я здесь. Как дальше? Я видела, как живет Илья Сергеевич. Он замечательный, Петр. Но как он живет? Он всегда в казармах, не ночует, уходит чуть свет, приходит ночью. Верно? Нет, ты скажи, я вру? То учения, то походы, то лагеря… Может быть, твоя мама могла… Она тоже была парашютисткой. Но я… Я не смогу так жить. Ты скажешь — «дура, мы не муж и жена». Но, Петр, мы уже взрослые, в старое время в мои годы замуж выходили. Ну что нам в прятки играть, надо думать, что же дальше. Не все же время целоваться по подъездам… А тут встретился он… Он знаешь какой! Ах, неважно, для тебя это неважно…

— Почему? — услышал он свой спокойный голос. — Мне небезразлично, кого ты мне предпочла.

— Не надо, Петр, прошу тебя. Мне и так трудно. Поверь. Какая тебе разница. Ну, студент, со мной поступил. Нет, он не парашютист и не дзюдоист, у него другие достоинства. Да разве это важно? Познакомились и… Вот влюбилась и…

— И он?

— И он. Надеюсь, хоть этому-то ты не удивишься, — с невеселой усмешкой сказала она. — Ты знаешь, Петр, он хуже тебя, ты чистый, искренний. А может, это потому, что мы со школы с тобой… Он — другой. Вот так… Ничего не могу поделать. И не подумай — это не потому, что он, как мама говорит, «перспективный». Ты меня знаешь, мне на это наплевать…

— Нет, — сказал Петр.

— Нет, наплевать!

— Я не о том. Я о том, что я тебя не знаю. Думал — знал. Теперь вижу, что не знал…

— Неправда, Петр. Зачем ты так говоришь! Я понимаю, я стерва, я по-свински поступила, я причиняю тебе боль, я все понимаю. Но что делать? Скажи, что мне делать? Ну раз так получилось. Что делать?

Наконец она замолчала. В глазах ее стояли слезы, она подобрала сухой прутик и чертила им круги на земле.

— Скажи, — спросил Петр тихо, — ты с ним…

Он крепко взял ее за плечи, повернул лицом к себе. Нина отворачивалась, вырывалась. И вдруг резким движением вскинула голову и, глядя ему прямо в глаза, выдохнула:

— Да! Да!

…Вот этим словом, которым она обычно начинается, закончилась их любовь.

Сделав свое страшное признание, Нина убежала, а Петр еще долго сидел на скамейке, глядя на утопавшие в знойном мареве силуэты огромного города, на серебристую чешую реки, которую стремительно бороздили белые теплоходы, на зелень прибрежных садов, на светлую чашу стадиона…

Он чувствовал, как кровь то приливает к голове, то отливает, у него стучало в висках, внутри словно дятел поселился.

На следующий день Петр уехал в Рязань. Он не позвонил Нине перед отъездом.

В Рязань он приехал совершенно разбитый. Ему все было безразлично, все утомляло, раздражало. Он угрюмо молчал, односложно отвечал на вопросы других вызванных на экзамены ребят, без конца обсуждавших предстоящее им испытание.

Проделывались обычные формальности, сдавались документы, шел инструктаж. Их собирали, им что-то объявляли, о них хлопотали. А он словно стоял в стороне. Сначала все должны были пройти медкомиссию. Их отправили делать анализы. Ребята шутили с молоденькими сестрами, те краснели, отшучивались. Дальше рентген, кардиограмма.

Петр лежал на топчане, словно распятый, устремив взгляд в потолок, тело холодили резиновые присоски. Высокий врач в очках колдовал над кардиографом, сестра перемещала датчики. В какой-то момент врач поцокал языком, недоверчиво покачал головой.

— Вы каким спортом занимаетесь? — спросил он.

— Парашютизмом, — равнодушно ответил Петр.

— А еще?

— Дзюдо.

— А! Много тренируетесь? С утяжелениями?

— Да нет, не очень. — Петру было лень отвечать.

— Странно. Ну ладно, одевайтесь.

«Чего они пристали, — раздраженно думал Петр, — утяжеления? Ха! Вот Нина это да. Это такая тяжесть, что не всякий выдержит. Нокаут. Болевой прием. На сердце. Бывают же болевые приемы на руки, на ноги в самбо. Почему не может быть на сердце? Ах, оно запрятано. Его не достанешь! А вот она достала…»

Потом был окулист. Один парень, у которого неважно было со зрением, хотел обмануть врачей. Да попался. Он заранее у себя дома достал и выучил наизусть всю таблицу, а оказалось, что они все разные. Врач сердился, кричал, сестры прыскали в кулак, ребята хохотали, сам обманщик что-то бормотал.

Но Петра все это только раздражало. «Не хватает здоровья, не лезь в десантники?» — подумал он.

Сам он обладал великолепным зрением.

— Тебе, друг, биноклем работать, — пошутил кто-то из ребят.

Потом пошли к ушнику, как его называли, поскольку никто не мог выговорить «отоларинголог». Когда Петр оказался у терапевта, тот бесконечно долго выслушивал, выстукивал его, щупал живот, мерил давление, потом заставлял приседать и снова мерил. «Черт-те что, — бормотал врач, маленький, лысенький толстяк. — Ничего не пойму. Не понизилось, а повысилось! Черт-те что, ну-ка еще раз».

Петр покорно выполнял все, что ему говорили, ворча про себя на всю эту ненужную канитель. Пока врач записывал диагноз в тетрадь, он иронически улыбался, поглядывая на розовую лысину, на пухлые пальчики, водившие пером по тетради. «Уж ты-то с парашютом не прыгнешь», — подумал он. И немало удивился, когда заметил на вешалке китель врача, украшенный парашютным значком с трехзначной цифрой. Но еще больше удивился он и уж никак не улыбался, когда его положили в стационар для обследования. Он пытался выведать что-нибудь у врачей, у сестер. Но те неопределенно молчали в ответ или пожимали плечами. А он боялся, что, валяясь здесь, опоздает на экзамены. После обследования его вызвал председатель военно-врачебной комиссии, немолодой подполковник медицинской службы, и сказал: