Мария Правда - Площадь отсчета

Врачи Арендт и Буш деловито доставали из сумки какие–то порошки, собираясь готовить лекарство.

— Не возитесь, — хрипел Милорадович, — все кончено!

Он то приходил в сознание, то замолкал, то бредил. Саша Башуцкий сидел в углу грязный, истерзанный, закрыв лицо руками. Ему предлагали есть, он с ужасом отказывался. — Как можно! Это я во всем виноват!

— Это я во всем виноват! — хрипел в забытьи Милорадович. Его лицо лихорадочно горело. Время тянулось страшно медленно. С площади доносились крики и ружейные залпы. Только когда стемнело, он стал со стоном шарить у себя на груди, и Арендт, склонившись над ним, нащупал прямо под кожей, под соском, твердый бугорок пули. Пулю немедленно вырезали, но теперь уже стало окончательно ясно, что пробито легкое. Милорадович, который потерял сознание во время операции, открыл глаза и вдруг сказал совершенно твердым голосом:

— Покажите мне пулю!

Арендт, взяв свечу, поднес пулю к глазам генерала.

— Это пуля из пистолета! — радостно сказал он и пояснил для поднявшего бровь Арендта, — не солдатская. Значит, меня не убил… русский солдат…

Все молчали. Когда загремели пушечные залпы, никто не двинулся с места. Арендт закурил трубку в соседней комнате, Буш задернул занавески и встал рядом с кроватью, скрестив руки на груди. Он слышал пушечные выстрелы и раньше — только не здесь, не в городе. Никто не сказал ни слова, но у всех оказавшихся сейчас вместе в этой грязной казарменной квартире было полное ощущение конца света. Милорадович лежал, закрыв глаза и, казалось, вовсе не слышал канонады. А потом наступила тишина. Башуцкий встал, заглянул в лицо генералу, охнул и начал быстро креститься. Арендт покачал головой и тихо сказал: «Еще нет, но скоро!» Они подумали, что священника найти не удастся и послали Башуцкого искать Евангелие. В дверях он столкнулся с принцем Евгением. Принц, как был с утра, в полевом мундире и в ботфортах, едва стоял на ногах. Он замерз. Он весь день провел в седле. Нога болела страшно. Но Николай именно его просил пойти к Милорадовичу — как боевого товарища — и он пошел.

Принц посмотрел на Милорадовича, багровое лицо которого глубоко ушло в подушки. Он видывал раненых на своем веку. Надежды не было никакой. Вдруг генерал задвигался, открыл глаза и посмотрел ясным взглядом на посетителя.

— Вот такие дела… Ваша светлость… — прошептал он, — …помираю.

— Мы вас вылечим, — уверенно ответил принц, — но если у вас есть просьба к государю, который сам желал навестить вас и просит извинения, что не смог, просите всего…

— Всего, — Милорадович улыбнулся, — мне уже ничего не нужно, канальство… Аполлона Майкова, друга моего… не забыть… он ей… Кате приданое…

Евгений кивнул.

— И людишек моих на волю… всех.

Евгений опять кивнул.

— У меня письмо от Его императорского величества, — принц развернул лист бумаги, на котором Николай второпях написал несколько слов.

— Подпись покажи! — попросил Милорадович. Принц развернул письмо и поднес к глазам раненого крупный росчерк: «Друг твой, Николай».

— Передай родне… им это приятно будет… — генерал закрыл глаза и некоторое время лежал неподвижно — его утомил разговор. Все молчали. Потом он опять открыл глаза.

— А какое число нынче… запамятовал…

— Четырнадцатое, мой друг… четырнадцатое декабря, — ответил принц Евгений.

Милорадович нашел глазами вернувшегося с Евангелием Башуцкого.

— Читай, голубчик, что сегодня полагается… на четырнадцатое.

Башуцкий сосредоточенно листал страницы.

— Сегодня из Луки читают, Михаил Андреевич.

— Ну, читай… из Луки…

Башуцкий прокашлялся и начал читать громким голосом, слегка подвывая, как дьячок: «И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем и сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих, ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего».

Он поднял голову от книги и вопросительно посмотрел на генерала — читать ли далее. Тот не дышал.

Убито народа: генералов — 1, штаб–офицеров — 1, обер–офицеров разных полков — 17, нижних чинов лейб–гвардии Московского полка — 93, Гренадерского — 69, Морского экипажа гвардии — 103, Конного — 17, во фраках и шинелях — 39, женского пола — 9, малолетних — 19, черни — 903. Общий итог убитых — 1271 человек.

Мы, как дети, которые испытывают первую свою силу над игрушками, ломая их и любопытно разглядывая, что внутри.

Александр Бестужев. «Полярная звезда». Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года.

Он шел как во сне. Какие–то люди бежали навстречу, кричали, толкали его, он не замечал, не оглядывался. Только подходя к дому, ускорил шаг — набережная Мойки была темна и пустынна. Он шел быстро со смутной мыслью: надо успеть, успеть, а что надо успеть, не знал. Двери дома долго не открывались — Федор возился с засовом. Часом ранее приходил пристав, велел запирать на все замки, не открывать никому. Кондратий Федорович сбросил мокрую шубу, прошел в гостиную и рухнул на диван лицом вниз. Он лежал, неловко подвернув под себя руку, но на то, чтобы лечь удобнее, сил не было. Где–то били часы — он не считал ударов. По комнате шаркал Федор.

«Чаю…» — прошептал Кондратий еле слышно. Федор на столик поставил ему стакан, но дотянуться не было сил. Кто–то укрыл его пледом, и он провалился, как в обморок — без звуков, без снов. Он спал часа два или три и не понял, почему проснулся.

На самом деле его разбудили выстрелы — он слышал отдаленный грохот, но не понял, что произошло. По дому слышны были шаги, какие–то неразборчивые возгласы, потом все стихло. Он не хотел открывать глаза — они как будто склеились насовсем от этого мутного вечернего сна. Попробовал открыть и снова закрыл. В комнате было совсем темно, только на угловом столике горел огарок в медном шандале. Рядом с ним на диване, поджав ноги, сидела Наташа, плотно закутавшись в шаль, молча, неподвижно, и видимо, была тут все время, пока он спал. И сейчас молчала, ждала, пока он заговорит. Необходимо было проснуться. Он замычал, ворочаясь.

— Ну что? — не поворачивая головы, спросила Наташа. Она не спала предыдущую ночь, а утром, после того как они ушли, наплакалась до изнеможения и повалилась спать. Ее разбудил Федор, прошептав под дверью спальни: «Вернулись, Наталья Михайловна…» Кондратий приподнялся на локте и отхлебнул глоток холодного крепкого чаю со стола.