Криста Вольф - Расколотое небо

— Кажется, действительно пришла весна, — сказала она, глубоко вздохнув.

— Это тебя удивляет? — спросил Манфред.

Она только кивнула, ни словом не обмолвившись о тех мыслях, что мелькали у нее в голове. Никогда еще не тосковала она так по теплу, простору, движению, свету. Ах, этот вечный и неизменный ритм ее дней: хождение в институт, лекции, разговоры, споры, экзамены, тихие вечера в библиотеке, неизменно одинокие читатели; а когда в наступающих сумерках одна за другой зажигаются над ними зеленые лампочки — сигналы глубокого раздумья, она иногда спасается бегством от них.

— Сейчас последует одно из твоих знаменитых невыполнимых желаний, — сказал Манфред.

— Да, — быстро ответила она. — Одеться понарядней, уехать далеко-далеко. Но только очень нарядно и очень далеко.

— И без меня, — добавил он.

Вот чего она боялась. Каждую ее просьбу, он воспринимал как жалобу. Она промолчала. Они шли уже по заводской улице. «Нам сейчас совсем ни к чему ссориться», — подумала она и движением руки направила его в узкий проулочек между двумя заводскими зданиями, значительно сокращавший путь, но известный только посвященным. Молча прошли они несколько шагов.

— Со мной, видно, теперь и говорить нельзя, — сказал вдруг Манфред.

Рита почувствовала, что ее поймали на месте преступления, и попыталась увильнуть от ответа.

— Оставь. Я же знаю, — тихо сказал он.

— Что ты знаешь? — спросила она.

— Что я стал невыносимым. Невыносимо недоверчивым.

— Ты зря себе это внушаешь… — запинаясь, сказала она.

— Я же знаю, — повторил он. — Мне и самому от этого не сладко. Кажется, мне просто не везет…

— Везет людям только в сказках, — возразила она. — Да и там счастливчик замечает свое везенье, лишь претерпев множество бед.

— Все может быть, — сказал он. — Но наш-то век вовсе не сказочный. Тебе это и самой не мешает знать. Но не мне просвещать тебя. Охота ли собственными руками разрушать то, что я больше всего люблю в тебе?

Эти его слова она потом часто вспоминала. Такие слова не смоешь и морем слез. Но сейчас о слезах и речи не было. Они остановились в узком проходе между двумя высокими, когда-то красными кирпичными стенами, над ними висел малюсенький, весь в пятнах облаков, клочок неба, лязг машин оглушал их, кругом — ни души.

— Поцелуй меня, — попросила Рита.

С каким-то странным волнением взял Манфред в свои большие теплые ладони ее лицо и поцеловал.

— Мы созданы друг для друга, — тихо сказала она, поднимая на него глаза. — Твои ладони словно созданы для меня. И твой рот тоже.

Он рассмеялся и щелкнул ее по носу, как всегда, когда чувствовал себя много старше. Они пошли дальше. Обоняние подсказало Рите, что сейчас послышится запах сварки, и она постаралась несколькими секундами позже вдохнуть этот запах, который терпеть не могла. Она еще ничего не забыла. По пути она рассказывала Манфреду, что происходит в цехах: в этом собирают поворотные тележки, в том режут боковые и передние стенки. Видишь, как здесь тесно и полно закоулков. Ритмично выпускать продукцию почти немыслимо. Они прошли мимо кузницы. Земля содрогалась под их ногами от громовых равномерных ударов мощных молотов. Рита попыталась объяснить Манфреду, как неудачно расположена кузница, в которой начинается создание вагона.

Они завернули за угол. Ветер снова мел им в лицо. Здесь они уже наткнулись на рельсы и не дальше как в ста метрах увидели пробный состав: десять ярко-зеленых вагонов, сверкавших в свете раннего утра, — многодневный труд двух тысяч человек. Их разумная красота была создана в пыли, грязи и громыхающей неразберихе многих цехов. И среди этих Десяти — новый, «облегченный» вагон, внешне ничем не отличимый от остальных.

Рита заметила едва уловимые признаки повышенного внимания и волнения у людей, стоявших группами, куривших и болтавших о посторонних вещах. Она никого из них не знала и почувствовала было себя чужой, но кто-то потянул ее за рукав. Она оглянулась и оказалась лицом к лицу с Метернагелем. Тот явно был рад встрече.

— Что-то ты похудел, — сказала Рита.

— И ты тоже, — не остался он в долгу.

Они улыбнулись друг другу, и тотчас между ними восстановились дружеские отношения, словно они по-прежнему виделись ежедневно. Из стоявшей неподалеку группы им приветливо кивнул Вендланд и показал на поезд: можно занимать места.

Рита еще не разучилась ловко вспрыгивать на подножку. Раздвинув двери вагона, она остановилась: пусто!

— Как в церкви, — сказал Метернагель.

Рита до сих пор помнит, как он чертыхался, когда в вагонах после вечерней смены буквально яблоку было негде — упасть.

— Тогда сними шапку, — посоветовала она.

Он так и поступил. Снял свою серую в черную полоску пропыленную кепку, без которой его на заводе никто никогда не видел. Встряхнув слежавшиеся волосы, чтобы они не падали на лоб, он выбил о колено кепку, сложил ее и сунул в карман спецовки.

У светловолосых людей седину заметишь не скоро.

— Сколько тебе лет? — спросила Рита.

— Сорок восемь. А что?

Они двинулись по вагону. Пропустили три купе, четвертое открыли и вошли. Пахло краской, паралоном и синтетическими тканями.

— Ни одной детали из дерева, — сказал Метернагель. — И как это нас еще называют столярами… Мастера синтетики — вот, пожалуй, правильно.

Они разгладили чехлы на диванах и уселись.

Скоро и тех, кто еще стоял у вагонов, загнал внутрь неожиданный холодный дождь. Заглянул Вендланд и попросил придержать для него местечко. Бригада испытателей распределилась по всему составу и приготовилась начать работу… Чтобы проверить радиоустановки, включили радио, и из репродукторов зазвучала музыка. За окнами крепчал ветер.

Ровно в семь часов поезд медленно тронулся — без сигнального свистка, без шума на платформе, без машущих платочков. Через несколько минут он добрался до главной колеи и выехал из города через северную окраину.

Объявили, что в двенадцать они вернутся.

В эту пору день еще не показал своего истинного лица. Железнодорожное полотно перерезало ландшафт по диагонали, а по обеим сторонам из сотен разновидностей человеческой деятельности создавалась картина будней. Мелькающими кадрами проносилась за окнами жизнь. Рита и замечала и не замечала ее, пока не разнеслось и не сорвало с этого дня маску будничности замечательное сообщение.

Они проезжали по равнине, окаймленной вдали тополями; прямые, как стрела, шоссе с проворно снующими машинами перерезали ее вдоль и поперек. Целый лес зеленых и красных высоковольтных мачт — черное кружево на фоне серого неба — медленно поворачивался перед глазами, пока они объезжали участок. А потом поезд как-то сразу нырнул в район химических заводов и угольных шахт. Внизу под ними, мощный тепловоз тащил огромный состав груженных бурым углем платформ. Внезапно их взорам предстал словно бы лунный ландшафт терриконов. Перед опущенным шлагбаумом остановилась крестьянская телега с семенным картофелем. То тут, то там поднимались столбы дыма от горящих луговых дернин.