Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

— Что ты на меня так смотришь — оттого что я осмелился привести такие имена в связи с моими литературными амбициями? Ну и что? А у тебя, в твоей области, разве не самонадеянность — ссылаться, говоря о себе, на Рентгена и Субейрана, или как там его зовут?

Этот внезапно агрессивный тон, пожалуй, чересчур: я ведь, черт побери, стараюсь ему помочь… Видно, нервы ни к черту, и неудивительно.

— Что ж, тема достойна Достоевского; я лично желаю тебе всяческого успеха. Правда, я не совсем компетентен судить о том, какое значение имеет для такой темы личный опыт, но не помешает ли тебе то, что о лагерной обстановке ты можешь судить лишь понаслышке?

— Тут я рассчитываю на тебя, Мариан. Ты все это пережил. Рискну утверждать, что мне известно кое-что о человеческой душе, но лагерных реалий я, конечно, не знаю. Придется мне пару разиков отнять у тебя время…

— Если это тебе поможет, я с удовольствием. Твой замысел выглядит вполне обнадеживающе. Но мы отклонились от другого вопроса. Допустим, твоя повесть, или что это будет, получится, и ее издадут. Но сколько ты будешь ее писать — год, а то и дольше? Потом работа с редактором, вон с Тайцнером ты провозился чуть ли не год…

— Я как-то не все сразу улавливаю, к тому же Тайцнер был просто вымогатель. Эти затянувшиеся занятия с ним в нашем погребке… Теперь он немножко напоминает мне частнопрактикующего врача, который растягивает лечение пациента как можно дольше, чтоб гонорар…

— Кстати, гонорар, или хотя бы аванс, если все пойдет без проволочек, ты можешь ожидать разве что года через полтора. Достаточно ли у тебя ресурсов, чтобы позволить себе столько ждать, притом именно сейчас, когда отец твой все потерял, а у тебя семья на руках? И еще вот что: сам понимаешь, студент, «вычищенный» из университета, не имеющий постоянной работы…

Как и следовало ожидать, самоуверенность Камилла была искусственной; все обстояло совершенно не так, как он говорит. За вспышкой эйфории закономерно следует упадок духа, и Камилл совсем сник.

— Но я понятия не имею, где искать работу, — убитым голосом проговорил он. — Кому нужен недоучившийся философ… не говоря о каиновой печати? На лбу я ее, правда, не ношу, но каждый кому не лень может меня заклеймить…

— Сейчас тебе не стоит метить слишком высоко. Верю, когда-нибудь ты еще вернешься в университет, и, я бы сказал, сделать это будет тем легче, чем ниже окажется ступенька, с которой ты начнешь. Стой, меня сейчас осенил святой дух! Не хочу тебя оскорбить — обещай, что не обидишься и не хлопнешь дверью… Мысль вот какая: заведующий нашим институтским виварием уходит на пенсию; что, если тебе пойти на его место?

Камилл невольно опустился на стул.

— Ты серьезно?

— Ну, я и сам тут пока еще не выше травы, но возможно, мне удастся уговорить доцента, заместителя Мерварта: он сочувствует студиозусам, попавшим в переделку. Да и мои коллеги по теме тоже, пожалуй, помогут. Место не на виду, я бы сказал подпольное, причем буквально: виварий помещается у нас в подвале. У тебя в подчинении даже помощница будет, она клетки чистит. Наши опыты, как правило, не служат здоровью морских свинок, кроликов и целого полка мышей; твое дело — пополнять их редеющие ряды, распределять по лабораториям, причем главным образом на бумаге. Полагаю, такой джоб [56] От англ. job — работа заберет у тебя не так уж много времени, останется и на литературу, и даже в рабочее время сможешь писать. Ни официальными, ни светскими визитами никто тебя обременять не будет — скажу прямо, для некоторых наших эстетов слишком уж наши зверюшки благоухают… Но с точки зрения твоих замыслов есть тут еще одна выгода: в подвале-то, среди клеток, творческая личность играючи представит себе обстановку тюрьмы… А потребуются от меня подробности лагерного бытия — тебе только на два этажа подняться…

Ага, теперь в душе Камилла борются два соображения: с одной стороны, заманчиво-доступный источник существования (да я по лицу его вижу, до чего он одержим желанием начать новую повесть!), с другой стороны, опасение: что скажет Павла? Она-то выходила за перспективного наследника прославленной пражской фирмы, а получит мужа, стоящего в самом низу общественной иерархии, так сказать, в подвальном этаже общества, и его костюм от портного Книже пропитается смрадом морских свинок… Но, как гласит пословица, сидишь в дерьме — не смешки на уме!

— Знаешь что, Мариан? Это ведь я, так сказать, в детство возвращаюсь… В моей комнате, если помнишь, висела на стене картинка — чуть ли не до самого окончания школы! И каждый день смотрел на меня раскрашенный большой Микки-Маус, а вокруг целая стая мышек. И вот теперь они снова будут у меня на глазах, только уже в натуре… Так что, если я подойду в кадровом отношении, берусь за этот мышиный джоб!

Резкий свист пара из предохранительного клапана заглушил их слова, Мишь зажала уши руками. Глазами дала знать Пирку — отойдем же от этого свистящего чудовища! Пирк покачал головой в полотняной форменной каскетке:

— Я и так нарушил инструкции, не имею права ни на шаг отойти от машины, не то что растабарывать с обыкновенной, хоть и прелестной пассажиркой.

— Я не обыкновенная пассажирка, раз поеду без билета в служебном вагоне… А тебе за это не влетит?

— Не с каждым решился бы я на подобный эксперимент, но сегодня начальником поезда наш «дед», пенсионер, — уж он-то пожалеет бедную студенточку. «Дед» каждую неделю является в управление дороги — не заболел ли кто, может, заменить надо… Ему без поездов жить — все равно что без солнца. Послоняйся тут поблизости, а как «дед» в трубочку затрубит, ныряй мышкой в служебный вагон, на то ты и Мишь! Заметано?

Стрелка вокзальных часов перескочила на одну минуту, Пирк вдруг стал пристально вглядываться в толпу пасса жиров на перроне, туда же посмотрела и Мишь.

— Вот это совпадение! — Она недоверчиво оглянулась на товарища. — Разве Роберт Давид знал, что ты сегодня повезешь меня в Клатовы?

— Мы с ним позавчера виделись…

К паровозу приближалась знакомая мужская шляпа с загнутыми полями; плащишко надо бы немного укоротить, Крчма еще не так стар, чтоб пренебрегать модой. Впрочем, за модой следят в основном мужчины, лишенные индивидуальности.

— А я еще не видел тебя в форме железнодорожника! — Крчма щелкнул по замасленной куртке Пирка.

Хорошо, что Роберт Давид никогда не притворяется, а то мог бы ведь изобразить удивление: ах, какой сюрприз…

— К людям, отвечающим за безопасность пассажиров, — к водителям автобусов, к пилотам, шкиперам — я испытываю почтение профана; но больше всего преклоняюсь перед машинистами паровозов, быть может потому, что прокатиться на паровозе всегда было моей мечтой…