Алан Силлитоу - Ключ от двери

Он так спокойно стал набивать трубку, что Брайн готов был съездить ему по зубам. Да он просто глуп — дохлая скотина, старый, безмозглый дурак. Такие рождаются рабами.

— Нет уж, такая жизнь не по мне, — сказал Брайн.

— Ну что ж, — отозвался Джордж, нисколько не задетый, хотя Брайн на его месте счел бы это величайшим оскорблением, — а только я ее сам избрал, понял?

«Некоторые и тюрьму бы избрали, лишь бы им давали там чашку чаю», — подумал Брайн. Джордж был среднего роста, лысый, пузатый, кривоногий и в купальных трусиках напоминал белого муравья ростом с человека. Он взял полотенце и вышел из комнаты, оставив Брайна наедине с его книжкой. «Боже, — подумал Брайн, — ведь он здесь уже тридцать лет, а мне сейчас всего двадцать. Надеюсь, я не стану таким трупом через тридцать лет. Интересно, Лен Нотмэн тоже так кончит? Нет, не думаю, потому что ему в будущем году демобилизовываться, и он говорит, что смотается отсюда ко всем чертям, поедет к себе в Канаду, найдет там работу где-нибудь на севере и снова будет свободным человеком». «Я за эти восемь лет научился ценить свободу. — сказал ему Нотмэн. — А тот, кто этому рано или поздно не научится, не достоин ходить по земле, потому что такие в конце концов становятся врагами и гонителями тех, кто знает, что такое свобода».

В пять часов он отдыхал на пляже. Сероватое море незримо излучало прохладу. Бейкер вышел из воды, с бешенством отмахиваясь от слепней, облепивших ему ноги, словно ягоды смородины; подкараулив Бейкера у берега, они теперь жадно впились в его тело.

— Совсем как летучие пиявки, — сказал Нотмэн. — Тебя когда-нибудь кусали пиявки?

Он наплавался досыта и теперь полулежал, прислонясь спиной к скале и надвинув на затылок тропическую панаму, хотя солнце уже скрылось за островом.

— Нет, — сказал Брайн, закуривая сигарету.

Они покурили молча. На севере виднелся Гунонг-Барат — черная хищная громада, вдававшаяся в море на двадцать с лишним миль. Брайну хотелось взобраться повыше сквозь сырую чащу лесов (черт с ними, со всеми пиявками, змеями, тиграми или слонами), попробовать силы на крутых непокорных уступах. Это нелегко, но, попав в когти жестокой необходимости, он будет шагать вперед, упорно и терпеливо продвигаясь все выше и выше. Потом это видение стало тускнеть в его мозгу и уступило место бесконечным размышлениям о том, какие просторы откроются его взгляду с высоты четырех тысяч футов.

— Я уже давно подумываю, как бы взобраться вон на ту гору, — сказал он.

— Ну и что же тебе мешает? — лениво спросил Нотмэн.

— Да ничего. Впрочем, дело это нелегкое. Тут у нас в казарме один малый прилетел недавно из Бирмы, над этой горой пролетал, так вот, он утверждает, что она до самого верха покрыта непролазными джунглями.

— Ну что ж, зато будет о чем вспомнить, — сказал Нотмэн. — Не можешь же ты уехать из Малайи, так и не увидев, какие они, эти джунгли!

— А какие они, джунгли? — спросил Брайн.

Тот улыбнулся.

— Пожалуй, похожи на женщину — глубокие, темные и непостижимые. И опасные, если не поберечься.

— Мне бы они, наверно, не показались такими, — сказал Брайн.

Он уже рассказал Нотмэну, что женат, и ему не хотелось так резко менять тему разговора.

— А мне вот показались. Я прожил восемь лет в одиночестве — хочу сказать, только с одной женщиной. А потом — давай бог ноги.

— Но мы ведь говорили о Гунонг-Барате. И почему эта гора должна быть обязательно на что-нибудь похожа?

— Да потому, что так оно и есть. Иначе в ней просто не было бы никакого смысла. А все на свете должно иметь свой смысл и что-нибудь да значить.

— Ну ладно, — сказал Брайн. — Сдаюсь. Так что же значит Гунонг-Барат?

— Ты хочешь спросить, что означает взобраться на него? Я читал как-то, что на гору может лезть только тот, у кого нет никаких честолюбивых планов, но кто все-таки хочет что-нибудь получить от жизни. Конечно, ты — дело другое, ты просто идеалист, в том смысле, что предаешься мирским соблазнам, не пачкая рук.

— Ну и что? Разве я не могу делать это только потому, что мне так хочется?

— Ну, как знаешь. Думаю, ты можешь купить в Муонге карту. Там на ней все отмечено. Увидишь, что тебе предстоит преодолеть, чтобы взобраться на вершину. Ты карту читать умеешь?

— Конечно.

— Попроси отпуск на неделю и полезай. Прихвати с собой Бейкера и Керкби. — Берег стал темнее, и низкая линия горизонта казалась теперь значительнее далеких очертаний горной гряды, потому что она была совсем близко, рукой подать. — Подумай об этом всерьез. — Теперь Нотмэн уже убеждал его. — Вам троим это сделать так же просто, как искупаться или выпить по глотку виски. — Он передал Брайну бутылку. — Выпьем?

Нотмэн вовсе не был таким уж отчаянным любителем выпить, каким показался им вначале, он умел пить так, что это доставляло удовольствие и ему, и окружающим. Брайну представлялось, что Нотмэн, пробираясь сквозь жизненные джунгли, сумел выработать в себе какое-то подобие спокойствия и организованности, как-то примирить недоуменную растерянность с осторожной сосредоточенностью — качества, не свойственные Брайну, которому жизнь по временам казалась какой-то стихией, куда бросаешься без оглядки или раздумья о себе и других, а все оттого, что нет ни времени, ни достаточного опыта, чтобы как следует все обдумать. «Все люди отличаются друг от друга, — размышлял он, — и я точно знаю, что я не такой мудрый, как Нотмэн. А все же интересно, поумнею ли я в его возрасте?»

После купания, когда Брайн отчаянно боролся с прибоем и не без страха преодолевал последние сто шагов до берега, он вместе с Бейкером строил на пляже замки из песка. Каждое такое сооружение было окружено причудливым зигзагом рва, и от замка к замку вели бесконечные подземные туннели, точь-в-точь как на рисунках в сборнике средневековых легенд. Они трудились терпеливо и восторженно, точно дети, изо всех сил стараясь, чтобы углы стен были острыми, а башни прочными. В полдень, прежде чем полезть наверх ко второму завтраку, они смотрели, как вздымается прилив, как пенистая полоса подползает все ближе и останавливается в каком-нибудь дюйме от их сооружений из песка. И вот уже одна стена, намокнув, развалилась, и Брайн испытывал какое-то спокойное торжество — вот, мол, говорил же я, — видя непреложность законов этой бесконечной войны между водой и землей, войны на измор. Они придумали, как сделать это состязание еще интереснее: туннели, выходившие одним концом к воде, вели под самые высокие из башен, так что башни эти рушились еще до того, как вода подступала к ним, и строители радовались, когда этот хитрый способ разрушения действовал безотказно.

Мими все же навестила его однажды во время отпуска. Он совсем не ждал ее, или, вернее, уже оставил с горьким разочарованием всякую надежду увидеть ее здесь, потому что отпуск подходил к концу, так что приезд Мими почти помешал им, нарушив спокойную размеренность их жизни. Но, когда он увидел, что Мими стоит у калитки в синем платьице, с желтым зонтиком и соломенной пляжной сумочкой и приветливо машет ему рукой, у него от волнения сжалось что-то внутри. И волнение это внезапно заполнило пустоту, образовавшуюся от всей его явно неполноценной жизни — жизни вдали от нее.