Сынзиана Поп - Серенада на трубе

Но он не ответил и уходил все дальше по аллее, как будто ничего не случилось. Я печально смотрела ему вслед, пахло ладаном, и не хватало только цветов и родственников в черном, потому что как раз заиграл духовой оркестр, и все остальное для похорон было.

— Эй, — сказал Шеф, — у тебя кто–то умер?

— Да, Шеф, а я думала о нем с таким удовольствием, мне казалось, что он этого избежал. Это все было из–за музыки, но теперь… Не очень–то сподручно носить траур по воспоминаниям.

— Знаю, — сказал Шеф, — такое и со мной случалось. Из–за матери. Сперва я хотел ее прикончить, потом успокоился и сам купил ей фонарь. Сверкает у нашей двери, как маяк. На улице ночь, а у нас до зари сияет красный фонарь.

— Ладно, Шеф, кончай, я слишком расстраиваюсь, лучше идем.

И мы все пошли по аллее, продолжая держаться под руки, но радость жизни ушла, это было видно даже по тому, как мы шли, точно пьяные, качаясь из стороны в сторону, или как больные, для которых уже гаснет свеча. И только духовая музыка порывами подгоняла нас, затем она неожиданно перешла в торжественный вальс. А мы продолжали тащиться, хотя лес был далеко, а вечер — уже на носу.

— Мне жаль, что я вас огорчила, — сказала я, — честное слово, жаль. Вы были вначале так веселы. Но Якоб…

— Но говори, не говори, — завопил Шеф и кинулся к ближайшему кустарнику.

— Ей богу, типичное не то, — сказал второй и ринулся туда же, а за ним и другие, и всех четверых вырвало у обочины дороги.

— Ну и крепкий же у тебя желудок, — сказал мне потом Шеф, он был желто–лилового цвета, — а я чертовски чувствительный к таким вещам.

— Ты джентльмен, Шеф, честное слово.

— Давайте, ребята, сядем, мне что–то нехорошо. Мы все сели, и им действительно было очень плохо, прислонившись к спинке скамейки и вытянувшись, они ловили ртом воздух. Они напоминали тех рыб, которые тем больше задыхаются, чем шире раскрывают свои напоминающие зонт жабры.

— Как мне вам помочь, Шеф? — спросила я. Он не ответил, и тогда я сделала им но очереди искусственное дыхание и таким образом привела их в чувство.

— Черт возьми, — сказал Шеф, — подумать только, что может случиться в парке!

— Говорили мы тебе, что надо работать на вокзале! — сказал один из оболтусов. — Территория присоединенная, надежная. А тебе подавай high life [59] Светская жизнь (англ.). .

— Страсть как охота чего–то новенького, — сказал Шеф. — Вокзал уже в наших руках. Мне нужен размах. Но никогда не знаешь, что тебя ждет.

— Тут не без подвоха, Шеф, я тебе с самого начала сказал. Недовольному… ну, ты сам знаешь.

— Знаю, — сказал Шеф, — но что поделать, тянет меня на новые земли, сами знаете, человека влечет неведомое.

— Так мы не идем в лес? — спросила я.

— Не переводи разговор, Пинелла, и что было бы в конце концов, если б ты присоединилась к нашей шайке? Мы берегли бы тебя от сюрпризов. Таких якобов, знаешь ли, хоть пруд пруди.

— Я в трауре, — сказала я и опустила руки на колени.

— Морально?

— Нет, речь идет теперь не о Диоклециане. Манана умерла. Она умерла вчера вечером, и я не отнесла ей цветов. Что делать, Шеф? Помоги мне, только ты и есть у меня на свете. Вернее, вы,

— Где? — сказал Шеф, и все четверо сели на корточки.

— В Крепости. — И я объяснила им все про Каменный двор. — Я оставила ее у окна, но, возможно, они теперь уже ее похоронили, и тогда ищите ее на кладбище под именем Марии Рубаго. Поняли? Каменный двор вот где. — И я нарисовала им план на песке, а потом стерла рисунок. — Вам откроет Эржи, и ей вы можете сказать все.

— Есть, джентльмены, — сказал Шеф. — По коням!

— А лес? — спросила я.

— Послушай, Пинелла, я не хотел бы в тебе разочароваться.

— Ладно, — сказала я, — дело ваше, во всяком случае, за Манану вам спасибо. Я буду любить вас до самой смерти, друзья мои.

— Джентльмены не могут иначе, — сказал Шеф. — Ну все, мальчики, теперь — по коням!

И они отправились — в пиджаках, с зажженными сигаретами, и уже не пахло ладаном, пахло конским навозом.

А я люблю лошадей. Четыре коня галопом несутся по аллее, четыре лошади с отметинами, и одну из них зовут Стелла. Просто так — Стелла Бамба, чемпионка по лыжам. У нее были конские волосы, и она потела у финиша в конце трассы.

Я тоже двинулась по аллее, вначале как все люди, левой, правой… Потом я обратилась в лошадь, хотя не знаю, как у них ведется счет. Это очень трудно сообразить. Вначале они поднимают задние ноги, но не обе сразу, а по очереди, я бы дорого отдала, чтоб увидеть лошадь, идущую на двух только передних ногах, лошадь, которая стояла бы на «руках» пятнадцать минут. Но лошади поднимают ноги по очереди, вначале задние, потом передние, правда, не знаю точно, все ли они начинают с правой или это неважно. Во всяком случае, можно бежать рысью и на двух ногах — цок–цок, цок–цок, очень здорово можно бежать, в особенности если в этот момент думать об осенней охоте, такой, как в английских фильмах.

Вначале идет сцена в конюшне, жокей с засученными рукавами, теплый пар, потом он работает щеткой, и наконец рыжий круп сияет, как фитиль газовой лампы.

Потом все собираются во дворе замка. Замок точно из песка, дикий виноград засох на стенах, и тут появляется его владелица с пепельными волосами. Великолепную гамму цветов умеют создать англичане в своих фильмах об охоте! Единственное синее пятно — глаза бронзового мужчины. Он первый выходит к воротам, и, всякий раз когда он поворачивает голову, синий свет вспыхивает на широком экране.

Потом сняты поля с выжженной травою, колючие побеги и обуглившиеся леса. Покамест лошадиный галоп доносится издали, сквозь изъеденный осенью камыш долетает чья–то грустная песня, и, когда белокурая женщина появляется на опаловой лошади, перелетающей через засохшие на ветру колосья, ты сразу наверняка знаешь, что она и есть главная героиня. Она приезжает с какими–то мужчинами из соседнего имения, и даже если тебе нравится владелица замка с пепельными волосами, все равно блондинка завоюет сердце бронзового мужчины, потому что «джентльмены предпочитают блондинок» [60] Название книги американской писательницы А. Лус. .

В сцене охоты я всегда закрывала глаза руками, жутко видеть, как ловят оленя, бронзовый мужчина его закалывает, четверо кретинов держат, чтоб не убежал, и потом животное умирает стоя, и последнее его украшение — это высунутый розовый язык и выпученные глаза.

Такие фильмы мы смотрели с Мананой; раз в месяц мы спускались с гор в город, по воскресеньям шли на утренники, и во время этой жуткой сцены я закрывала глаза и пряталась за Мананину спину.

— Смотри ты и потом мне расскажешь, — говорила я, и она отвечала:

— Ладно, давай быстро прячь голову. — И потом рассказывала вещи совсем не страшные, и мне даже жаль было, что я не досмотрела до конца.