Макс Фрай - Жалобная книга

Ну, чему-то, надо думать, все-таки учит. Вон, на Большого Босса выучился как-то… Но вслух я этого не говорю, а достаю из сумки колоду. Погадать – дело хорошее, это я всегда с радостью.

Мешаю карты; одна падает мне на колени. На неловкость не спишешь: руки мои к этой колоде привыкли, просто так, случайно, карты из нее давно уж не валятся. Поэтому гляжу внимательно. Двадцатый Аркан, Страшный Суд. Странно как. Не “плохо”, не тревожно даже, и опасности никакой, вроде бы, не сулит. Именно вот – странно. К чему бы это, ума не приложу…

Интуиция моя на сей раз молчала, как образцовый партизан на допросе. В итоге я вздохнула, спрятала карту в колоду и занялась Маринушкиными делами. Пять минут спустя она уже знала, что у сына ее все прекрасно, как никогда, даже девица какая-то на горизонте появилась – просто в лесу кто-то сдох, ей богу!

Ну, хоть с кем-то все ясно. И то хлеб.

Этот самый “Страшный Суд” у меня никак из головы не шел. Даже когда распрощалась с Мариной, поймала такси, сказала адрес, порадовалась про себя, что фраза: “На Изумрудную”, – звучит для меня как призыв: “Домой, домой!”

И действительно ведь – вполне домой.

Но и дома, встреченная не ужином, а поцелуями (на то и надеялась), все думала: “К чему бы это? С какой стати? При чем тут “Страшный Суд”?!”

– Что-то не так? – спрашивает чуткий мой Иерофант.

Эх. Трудно все-таки с таким существом дело иметь. Скрывать-то мне, пожалуй, больше и нечего, но вот мелкие беспокойства, вроде размышлений о значении двадцатого Аркана можно бы и при себе оставить. Просто чтобы не отвлекаться попусту от уготованных мне радостей.

– Все так, – улыбаюсь. – Просто шлялась целый день где попало, болтала обо всякой ерунде, теперь о ней думаю. Додумываю ее до конца, зачем-то. Действительно ничего выдающегося… Ты как, не хочешь ли прогуляться? А то я сегодня еще не прикидывалась примерной ученицей. Выходит, за мной должок.

– Ничего, – говорит, – переживу. Не поедем сегодня никуда, пожалуй. Можно подумать, мы найдем сейчас человека, которому хоть когда-нибудь будет лучше, чем нам прямо сейчас! От добра добра не ищут.

– Ну ни фига себе, “строгий наставник”! – изумляюсь. – Это я должна так говорить, а не ты. А ты, напротив, должен называть меня дурой и, ухватив за ухо, волочь к знаниям…

– А я тебе сразу сказал: из меня хреновый наставник, – ухмыляется. – Поэтому тема закрыта. Никто никуда не идет. Ты, надеюсь, не возражаешь?

Я-то, понятно, не возражаю, еще бы я возражала! Только вот странно это все. Ну хоть убей, не укладывается в голове. Было бы более-менее логично, если бы он не сегодня, а вчера меня пощадил, когда мне это действительно было нужно. Устроил бы сцену лирическую, сказал бы бедной девочке: “Мне с тобой так хорошо, что чудеса отменяются, пропади все пропадом”. Так ведь нет же.

А сегодня, когда я готова, наконец, с радостью принять любые условия, он вдруг произносит ровно тот монолог, за который я вчера собственный скальп отдала бы, не торгуясь.

Ну, ладно. Будем считать, до него просто медленно доходит. Как до жирафа. Прекрасное такое животное, гордость нашего зоопарка…

И все же – ох, странно!

Утро хоть и весеннее, солнечное, а встречает меня прохладой. Окно нараспашку, обогреватель выключен. Закаляемся, значит. Как сталь, ага… Плед, в который я закутался накануне, что мертвому припарка. Зато из кухни доносится запах кофе, а Варя стоит на пороге и – подумать только! – держит в руках мою чашку.

– Так и знала, что ты сейчас проснешься, – говорит. – Кофе кенийский, без молока, с корицей и тростниковым сахаром. Кажется, удался. Будешь?

– А как ты думаешь?

– Думаю, будешь. Кто ж от счастья своего отказываться станет?

Счастье, не счастье, а кофе варить она, кажется, научилась. Ну, скажем, так: не портить. И то, пора бы уж. Взрослая ведь девочка. Страшно подумать, насколько взрослая.

Думать, впрочем, вообще страшно. Лучше просто пить кофе, вставать, в ванную идти, душ принимать. Какое никакое, а все же занятие.

“Сколько еще, – спрашиваю я себя, – ты будешь придуриваться, делать вид, что ничего особенного не случилось, и все идет как надо?”

Честный ответ на этот вопрос пугает даже меня. Бесконечно долго могу я вот так придуриваться, дай только волю. Ни одной жизни человеческой, даже Мафусаилова века не хватит, чтобы реализовать мою потенциальную способность делать вид, будто все в полном порядке – при ясном вполне понимании, что мой мир, собственно, рухнул еще вчера. То есть, уже позавчера. То есть…

Тьфу, да какая, к чертям собачьим, разница!

“Тьфу” – это я не то чтобы в сердцах слюной брызжу. Это я зубы чищу. Ну и обдумываю житие свое, заодно. Воздеваю глаза к потолку, вопрошаю небо: “Что делать-то, блин?!” – заранее подозревая, что ответа вряд ли дождусь. Небо – оно такое, консультирует нашего брата, доморощенного фаталиста, охотно даже бесплатно, зато исключительно в удобное для него самого время.

– … второй роман твоего Штрауха, представляешь? – рассказывает, тем временем, Варя.

Она беседует со мной, оставаясь на кухне. То ли уверена, что ни шум воды в ванной, ни даже бульканье во рту не помешают мне услышать ее негромкий голос, то ли просто считает, что мне не слишком интересны ее дела, потому и сообщает о них в тот момент, когда иных развлечений у меня попросту быть не может. Она, к слову сказать, ошибается – в обоих случаях! – но это сейчас не имеет значения, поскольку ее устами глаголет то самое небо, на чей совет я, признаться, не слишком рассчитывал.

“Идиот, – ласково говорю я себе. – Уёбище слабоумное. Михаэлю позвонить ты, конечно, без посторонней помощи еще пять лет не додумался бы!”

– Что? – переспрашивает Варя.

– Это я собой ругаюсь, – объясняю. – Перевожу внутренний конфликт на внешний план, чтобы без психологических глубин обошлось. Аквалангист из меня нынче хреновый…

– Что-то у тебя все же случилось, – вздыхает она. – Какой-нибудь привет из прошлого? Ты имей в виду: мне вчера, когда я Маринке гадала, Двадцатый Аркан на колени вывалился. “Страшный Суд” называется. У него много значений, но чаще всего он просто напоминает о старых грехах – ну, ты понимаешь, речь не о тех “грехах”, за которые попы епитимьей стращают, а о былых ошибках и глупостях. И обещает, что все, в общем, можно исправить, подлатать, починить, было бы желание…

– По логике, “Страшный Суд” должен бы сулить воскрешение из мертвых. Разве нет?