Стив Эриксон - Сады Луны

– Сдается мне, дело плохо, – пробормотал он. Место действительно было гостиницей, то есть было когда-то, лет сто назад.

– Этот запах дождя в ночном воздухе, – сказал он полудюжине нищих, скорчившихся на земляном полу вокруг толстой сальной свечи.

Один из них кивнул.

– Мы выслушаем тебя, бедняга.

Он махнул в сторону соломенной подстилки.

– Присаживайся и развлеки нас рассказом. Бровь Круппа удивленно приподнялась.

– Крупп благодарит вас за ваше приглашение. Он наклонил голову в знак признательности и шагнул вперед.

– Не думайте, однако, что он пришел в столь благородное общество с пустыми руками.

Он уселся, скрестив ноги, посапывая от усилия, и обратился к говорившему.

– Крупп разделит со всеми вами хлеб. Он вытащил из рукава небольшой ржаной хлебец. В другой его руке появился хлебный нож.

– Человек, сидящий сейчас перед вами, известен друзьям и знакомым под именем Круппа. Житель того самого сияющего Даруджистана, жемчужины побережья Генабакиса, загадочной звезды.

Он вынул кусок козьего сыра и широко улыбнулся всем сидящим перед ним.

– А это – его сон.

– Вот как, – произнес нищий, и лицо его вытянулось от изумления. – Мы чрезвычайно польщены знакомством с тобой, Крупп из Даруджистана. Мы также восхищены тем, что ты проделал столь долгий путь.

Крупп положил ржаной хлебец и нарезал его на кусочки.

– Крупп всегда считал вас не более чем простыми воплощениями его самого. Вы – всего лишь несколько голодных. Что вы просите у вашего господина, обращаясь к нему в нужде? Чтобы он обернулся взглянуть на вас. Собственная жизнь слишком дорога, чтобы обманывать того, у кого есть власть, и Крупп уверяет вас, исходя из долгого опыта, что всякий обман зарождается в голове, пока добродетели погибают от голода.

Нищий взял кусочек хлебца и улыбнулся.

– В таком случае, может быть, мы – твои добродетели.

Крупп помолчал, разглядывал кусок сыра, который он держал в руке.

– Полагаю, что Крупп не задумывался до сих пор на эту тему, молчаливо наблюдая процесс изготовления этого сыра. Однако предмет разговора рискует затеряться в лабиринте подобных метафор. Когда речь заходит о сыре, нищим не предоставляют выбора. Однажды вы уже вернулись, и Крупп знает, почему, он уже объяснил это с поразительной невозмутимостью.

– Монета вращается, Крупп, все еще вращается, – улыбка сошла с лица говорившего.

Крупп вздохнул. Он передал ломоть козьего сыра человеку, что сидел справа от него,

– Крупп слышит вращение монеты, – произнес он устало. – Он ничего не может сделать, но он слышит это. Бесконечный звон раздается в мозгу. И все, что Крупп видит, все, что он подозревает, это то, что он всего лишь Крупп, человек, вызывающий богов поиграть в их собственную игру.

– А может быть, мы – твои сомнения, – произнес нищий, – те, с которыми ты раньше не боялся встретиться лицом к лицу, как это произошло сейчас. Даже если они побуждали тебя вернуться назад, даже если они призывали бороться за жизнь Даруджистана, за жизнь твоих друзей, за жизнь молодости, к чьим ногам должна упасть монета.

– Она упадет сегодня ночью, – сказал Крупп. Шестеро нищих кивнули при этих словах, хотя их занимали, главным образом, хлеб и сыр. – Должен ли Крупп принять вызов? В конце концов, что такое боги, как не подходящие жертвы?

Он улыбнулся, вскинув руки с дрожащими пальцами.

– Для Круппа, ловкость рук которого равняется лишь изворотливости его разума. Жертвы собственной самоуверенности, ослепленные собственным высокомерием, заявляет Крупп. Разве не чудо, что они до сих пор живы?

Говоривший кивнул и произнес с набитым сыром ртом:

– Может, мы твои таланты, в таком случае? Попусту растраченные?

– Возможно, – произнес Крупп, и глаза его сузились. – Ведь только один из вас умеет говорить.

Нищий проглотил сыр и засмеялся, свет свечи отразился в его глазах.

– Возможно, остальным еще следует найти свой голос, Крупп. Они ждут лишь команды хозяина.

– Ох, – Крупп вздохнул, словно собираясь встать, – однако, Крупп полон сюрпризов. Нищий взглянул на него.

– Ты что, возвращаешься в Даруджистан?

– Разумеется, – отозвался Крупп, поднимаясь на ноги с душераздирающим стоном. – Он ведь просто вышел подышать свежим вечерним воздухом, который гораздо чище за городскими стенами, разве нет? Круппу необходим моцион для развития его и без того удивительных талантов. Прогулка перед сном. Этой ночью, – сказал он, засовывая большие пальцы рук за ремень, – монета упадет. Крупп должен занять свое место в центре событий. Он возвращается в свою постель, ночь еще юна.

Он обвел нищих взглядом. Казалось, что все они прибавили в весе, на посвежевших лицах появился здоровый румянец. Крупп удовлетворенно вздохнул.

– Был счастлив встретиться с вами, господа, – произнес Крупп. – Однако, в следующий раз давайте не будем выбирать гостиниц на вершине холма. Ладно?

Говоривший улыбнулся.

– Так ведь таланты так просто не даются, Крупп, равным образом и добродетели и сомнения, а голод едва ли побуждает к подъему на холмы.

Глаза Круппа сузились, когда он взглянул на нищего.

– Крупп слишком мудр, – пробормотал он.

Он покинул общество и мягко прикрыл за собой скрипучую дверь. Вернувшись на дорожку, он дошел до перекрестка и остановился перед висевшей на суку фигурой, завернутой в простую ткань.

– Я знаю, кто ты, – сообщил он радостно. – Последнее воплощение Круппа, завершающее сонм глядящих на Круппа лиц, лиц, принадлежащих самому Круппу. Так мог бы ты заявить. Ты смирение, это всем известно. Но, запомни, смирению нет места в жизни Круппа. Ты останешься здесь.

С этими словами он повернулся к большому городу, освещающему небо синими и зелеными огнями.

– Ах, этот дивный, переливающийся ярким огнем самоцвет – Даруджистан, дом Круппа. Это так, – добавил он, трогаясь в путь, – и так и должно быть.

Город начинался от расползающихся в разные стороны верфей на берегу озера, поднимался по ступеням районов Гадроби и Дару вверх через культовые постройки и высокие здания, доходил до вершины холма Величественности, где собирался городской Совет; Даруджистан топорщился острыми коньками крыш и конусами башен, показывал совершенно плоские крыши, колокольни и помосты, причем все они были так пышно декорированы, что полностью лишали улицы города, за исключением самых главных, солнечного света.

Фонари освещали самые оживленные улицы, их лучи выхватывали из тьмы пористые камни мостовых. Питаясь от медных трубок, погнутых от времени, газ с шипением светил в шарах фонарей; это неверное сияние было синим и зеленым. Газ добывался из огромных пещер, расположенных под городом, и передавался по каналам с массивными вентилями. За работу по добыче и передаче газа были ответственны Серолицые – молчаливые мужчины и женщины, которые передвигались по мощенным булыжником улицам города, подобно призракам.