Робин Хобб - Миссия Шута

Мы подружились, но мое сердце еще не было готово к чему-то большему. Думаю, отец девушки сильнее, чем она, был возмущен тем, что я не проявляю к ней достаточного интереса, поскольку довольно часто в самой разной форме заявлял, что женщина не может ждать вечно. Я чувствовал, что Твайнет хочет найти спутника жизни не так сильно, как казалось ее родителям. Мы оставались друзьями всю весну, а потом и лето. Олли, отец Твайнет, и вынудил меня в конце концов уйти из Вороньего горла. Он потребовал от своей дочери, чтобы она либо перестала со мной встречаться, либо заставила объявить о своих намерениях. В ответ Твайнет заявила, что не собирается выходить замуж за мужчину, который ей не подходит, и уж конечно не пойдет за того, кто младше ее годами и сердцем. А еще она сказала, что ради того, чтобы получить внуков, родители готовы уложить ее в постель с человеком, выросшим среди людей, не обладающих Древней Кровью, да еще с кровью Видящих.

Мне передали ее слова, но не Рольф, а Холли. Она произнесла их едва слышно, опустив глаза, словно стыдилась столь чудовищной сплетни. Но когда она на меня посмотрела, спокойно дожидаясь, что я стану все отрицать, ложь, готовая сорваться с моих губ, так и осталась непроизнесенной. Я поблагодарил Холли за то, что она поведала мне о чувствах Твайнет, и сказал, что она дала мне пищу для размышлений. Рольфа в тот момент дома не было. Я зашел к ним, чтобы попросить топор, пришла пора заготавливать дрова на зиму. Я ушел, так ничего и не попросив, мы с Ночным Волком уже поняли, что не останемся среди людей Древней Крови. К тому времени, когда луна заняла на небе свое место, мы покинули Воронье горло. Я надеялся, что местные жители будут рассматривать наш поспешный уход как реакцию молодого человека, которому отказала возлюбленная, а не как бегство Бастарда от людей, узнавших его.

В комнате воцарилась тишина. Шут прекрасно понимал, что я поделился с ним своими самыми сокровенными опасениями. Люди Древней Крови знают, кто я такой, им известно мое имя, а следовательно, они обладают властью надо мной. То, чего я никогда не говорил Старлинг, я совершенно спокойно открыл Шуту. Такая власть над человеком не должна принадлежать тем, кто плохо к нему относится. Но тут я ничего не мог поделать. Я жил вдалеке от людей Древней Крови, один, но ни на секунду не забывал, что уязвим. Я хотел было рассказать Шуту историю про менестреля, выступавшего на Весеннем празднике, – ту самую, что поведала мне Старлинг, но решил сделать это позднее. Неожиданно я понял, что погружаюсь в пучину черных, мрачных мыслей. Подняв голову, я увидел, что Шут не сводит с меня глаз.

– Это эльфовская кора, – прошептал Шут.

– Эльфовская кора, – раздраженно подтвердил я, хотя мне никак не удавалось убедить себя, что ощущение безнадежности, охватившее меня, возникло из-за того, что я выпил пару чашек настоя.

А может быть, причина в бессмысленности моей жизни?

Шут встал и принялся взволнованно расхаживать по комнате. Он дважды дошел до двери, оттуда к окну, а потом резко развернулся и направился к буфету, достал бренди и две кружки и поставил на стол. Что же, неплохая мысль, подумал я, не хуже любой другой. Я смотрел, как он наливает бренди в кружки.

Я помню, что мы пили весь вечер и далеко заполночь. Шут все время что-то говорил. Думаю, он пытался отвлечь меня от мрачных мыслей, но и у него настроение было не лучше. Он начал с анекдотов из Бингтауна, затем перешел к дикой истории о морских змеях, которые развиваются в коконах, а потом превращаются в драконов.

– Представляешь, – печально проговорил он, – они покидают коконы поздней весной, слабые и тощие, точно котята, родившиеся слишком рано. Время их величия впереди, но сейчас они себя стыдятся. Они даже не могут охотиться, чтобы добывать пропитание. – Я прекрасно помню взгляд, который появился в его золотистых глазах, смотревших на меня. – Может быть, это я во всем виноват? – едва слышно задал он напоследок вопрос, который не имел никакого отношения к его рассказу. – А вдруг я привязался не к тому человеку?

Шут наполнил свою кружку и решительно ее осушил, напомнив мне Баррича в его самые черные минуты.

Я не знаю, как лег в кровать той ночью, помню только, что лежал, обнимая за шею волка и сонно наблюдая за Шутом. Он достал забавный маленький инструмент с тремя струнами, уселся у камина и начал наигрывать не слишком благозвучную мелодию, под которую запел песню на незнакомом мне языке. Положив руку на запястье, я почувствовал присутствие Шута, но он не обернулся, чтобы на меня посмотреть, хотя и понял, что я сделал. Слова его песни стали мне вдруг понятны – он пел об изгнаннике, тоскующем по своей родине.

Я проснулся посреди ночи, спохватившись, что оставил Малту на склоне холма. Пони наверняка вернулся домой и сам зашел в сарай, но я оставил лошадь Шута на целый день без воды.

Пришлось мне, стараясь не шуметь, встать и выйти из дома, оставив дверь открытой, чтобы не разбудить Шута. Я даже волка оставил спать и ушел один. По дороге я остановился около сарая и, прикоснувшись Уитом к пони, понял, что он спит. Я не стал его беспокоить.

Я взобрался вверх по склону к тому месту, где оставил лошадь Шута, радуясь, что сейчас не зима, а на небе сияют луна и звезды. Впрочем, я так хорошо знал тропинку, что мне не нужно было ее видеть, чтобы не оступиться. Когда я подошел к Малте, лошадка сердито фыркнула, словно упрекая меня за невнимательность. Я отвязал ее и повел вниз по склону. Как только мы подошли к реке, которая несла свои воды в море, я остановился и позволил кобыле напиться.