Денис Чекалов - Маятник судьбы

Он вынул из-за пояса длинный нож с волнообразно изогнутым лезвием. Две длинные полосы материи свисали из-под шлема орка; их верхние кончики были вплетены в его волосы.

На каждой из лент виднелись иероглифы, написанные сверху вниз. Они должны были рассказывать о древности рода, к которому принадлежал орк, и его личной доблести.

– За твою голову назначена большая награда, – сказал предводитель. Орк фыркнул по-лошадиному, оттопыривая нижнюю губу. – Не сопротивляйся, – проговорил он. – Мне нужны пять тысяч сантангов.

– Не нужны, – ядовито проговорила Франсуаз.

Она выхватила из-за спины длинную дайкатану и, прежде чем орк успел фыркнуть еще раз, разрубила его от головы до груди. Затем резко выдернула лезвие меча, пинком сбросив на пол тело убитого охотника за вознаграждением.

– Подходите, – воскликнула она. – Может быть, награду увеличат после вашей смерти.

Два орка бросились к девушке, размахивая волнообразными мечами. Клинок Франсуаз описал широкую дугу, и струи крови хлынули из рассеченных шей.

– Хотя вряд ли, – сказала она.

Четверо охотников за деньгами стояли теперь у раскрытых дверей. Ни один из них не трогался с места; они не собирались близко подходить к яростной противнице, боясь рукопашной. Их руки-щупальца сжимали короткие арбалеты, направленные на девушку.

Я поднял руку, сжимая короткий прямой клинок. Прозрачный холодный луч вырвался из его острия. Он прочертил ровную линию, пройдя по телам четырех орков. Те разломились надвое по плоскости разреза.

Верхние части их туловищ упали, утонув в несвежих опил­ках. Ноги солдат еще продолжали стоять секунды три или четыре. Ни капли крови не вытекло из мертвых тел; края широких ран покрылись тонкой корочкой льда.

За дверями трактира раздался топот шагов – это в панике убегали оставшиеся в живых орки.

Ни один из посетителей трактира не поднял головы, чтобы посмотреть на происходящее. Лишь один из них отреагировал на случившееся, да и то только потому, что верхняя часть туловища одного из солдат упала прямо на его стол. Хмурый вепрь сбросил останки на пол.

– Спасибо, – сказала Франсуаз, возвращая меч в ножны. – Но я бы справилась и сама.

– Не сомневаюсь, – ответил я.

– Это Тадеуш натравил на нас орков, – произнесла Фран­суаз.

– Почему ты так думаешь?

– Он не зря крутился в этом трактире. И не хотел, чтобы я его узнала.

– Это маловероятно, Френки. Если бы он служил этим охотникам за наградами, они наверняка пустили бы его впереди себя, чтобы он принял первый удар.

– Я говорила не об этом.

– А о чем?

– Не Тадеуш служил оркам, а они ему.

– Френки, чтобы дикие орки стали бы ему подчиняться? Нет, в это трудно поверить,

– Тадеуш знает меня, а я – его. Но перед орками он мог показать себя другим, и они поверили ему. У Владека огромное самомнение, но обычно ему нечем его подкрепить. Зато он умеет пустить пыль в глаза.

– Но зачем Тадеушу это понадобилось?

– А затем, что мы плетемся в хвосте событий, Майкл. Происходит что-то важное, а все пироги проносят мимо нас. И Чис-Гирей со своими дружками-террористами, и Владек с орками – все они спят и видят, как бы затормозить нас. И знаешь, Майкл, у них это чертовски хорошо получается.

– И в чем же мораль?

– Тадеушу лучше забиться поглубже в какую-нибудь щель.

– Хочешь найти его?

– Орки найдут его. И превратят в вафлю.

Тадеуш Владек сидел, облокотившись о деревянный стол, врытый в землю, подперев подбородок руками и нервно водя пальцем по нижней губе. Владек был в дурном настроении и ничего не мог с этим поделать.

С самого детства Тадеуш знал, что принадлежит к избран­ным. К той небольшой группе людей, которой суждено руководить всеми остальными, к тем, чьи имена произносятся с почтением и страхом, к тем, кто движет историю.

Тадеуш всегда считал, что он во много крат превосходит людей, которые его окружают. Он умнее, он натура, более возвышенная по сравнению с другими, он прирожденный лидер – вот он кто.

Стоило ли удивляться, что люди вокруг никогда не могли оценить Тадеуша по достоинству. Приземленные, они не воспринимали высокого полета его души. Тупые, как самые примитивные животные, они были неспособны понять его устремления.

Люди конечно же завидовали тем качествам, которыми обладал Владек и которых не было у них самих. Они презирали и ненавидели его за то, что он принадлежит к пастухам, но не овцам, и, как закономерное следствие такого отношения, делали все, чтобы не дать Тадеушу расправить крылья.

Первые одиннадцать лет своей жизни Тадеуш путешествовал вместе с бродячим цирком. Там его научили жонглировать восемью предметами сразу, кувыркаться на трапеции и, с размалеванным белой краской лицом клоуна, принимать удары от партнеров по манежу и гнилые фрукты, которыми зрители всегда были рады кинуть в маленького паяца.

Тадеуш сознавал, что его жизнь не должна ограничиться убогими стенами фургона с аляповатой и безвкусной надписью на них «Цирк Эдди». Никого из тех, кто странствовал с труппой, не звали Эдди, никто даже не мог сказать, кем был этот человек и существовал ли вообще.

В одиннадцать лет Тадеуш ушел из цирка, получив на прощание несколько особенно крепких колотушек. Он начал путешествовать сам, кочевая жизнь была единственной, которую он знал, и ему было не привыкать довольствоваться грязным, темным углом и объедками.

Такую жизнь вел он и почти ни разу за все время своих странствий не повстречал места, где ему захотелось бы остаться. А если и находилось такое, то никто там не был ему рад. Ни разу в жизни не встретил Владек человека, которого счел бы достойным своей дружбы. И ни разу не попался ему тот, кто сам привязался бы к нему.

Можно сказать, что Тадеуш Владек сменил много профессий, однако никогда и ничем он не занимался всерьез. Он полагал, что ищет себя, и поиски эти длились по сю пору. Он давно уже стал взрослым мужчиной, но те чувства, которые испытывал он на далеком теперь манеже, кривляясь и падая на потеху публике, где должен был плакать, когда хотелось смеяться, и смеяться, когда слезы раздирали ему горло, – те чувства остались с ним навсегда, и он не мог вытравить их из своей души.

Тадеуш жил мечтой. Бывали дни, когда он совсем переставал в нее верить, но только она одна заставляла его просыпаться по утрам и идти вперед, не зная куда, не зная зачем. Он мечтал о том, что настанет день и люди оценят его по справедливости.

Они оценят его и разрешат занять в жизни то место, которое он заслуживал с самого рождения – не клоуна, не того, кого публика любит, лишь пока он позволяет ей смеяться над собой и подставляет голову под гнилые фрукты, которые она в него швыряет, – но короля.